Танк стоял на окраине. Николай посмотрел на город, превращенный в развалины. Разбитые стены, дыры вместо окон, закопченные по краям, обгорелые балки, скрюченные железные каркасы, торчащие среди этого хаоса печи, — все напоминало Карачев, Тарнополь, Брянск и другие русские города, разрушенные гитлеровцами.
— А ты чего? Жалеешь? — спросил Николай.
— Конечно. Все-таки жилплощадь. Главное, экипажам работу создали, гады. Теперь вот чисти машины… — Пименов сердито оттопыривал губы. — Вон, вся бригада этим занята. А метлу, спрашивается, где взять? Вот пылесос нашел — так он от аккумулятора не работает. Американский какой-то, выпуска сорок первого года. Вот тоже, союзнички. Давайте, говорят, на-пару Европу освобождать, сами немцам пылесосики продают. И еще, поди, чего-нибудь поважнее… Торгаши!
Лопата Пименова резко скрежетала по броне. Пыль столбом поднималась над ним. По окраине, меж развалин, на каждой машине также шла уборка, стояли облачка пыли. Николай посчитал их и удовлетворенно подумал, что танков в бригаде после этого боя осталось еще много.
— А где Малков? — спросил он.
— Тут, в подвале, — Пименов показал на разрушенное здание рядом. — Они с Антоном локомобиль пустить хотят — воду качать. Машины помыть мечтаем.
Когда Николай спускался по лестнице, заваленной битым кирпичом, внизу затарахтел двигатель, и закричали «ура». Затем послышался голос Юрия: «Тяни, тяни, сейчас напор полный будет. Ну-ка, дай, я сам». Он выскочил навстречу Николаю, держа в руках брандспойт:
— О! Здорово, Коля! Давай, помогай.
Они быстро вытянули длинный резиновый шланг. Хлестнула сильная струя. Юрий направил ее на машину, обрызгал Пименова с головы до ног. Тот кубарем слетел с танка и, смеясь, подбежал к Юрию.
— Давайте мне, товарищ лейтенант.
— Постой! Иди доложи майору. Пусть даст всем команду приводить машины сюда, устроим им баню, — он повернулся к Николаю. — Ну, как, товарищ мой шеф, дела?
Николай, щурясь, любовался, как от струи, серебрящейся на солнце, летели брызги, и в них играла радуга.
— Я, Коля, к тебе собирался идти. Ты думаешь, я обиделся? Нет. Я же привык, что ты меня бомбишь каждый день, — улыбнулся Юрий. — Знаешь, у меня Соня была, сидели там, на водокачке. Ругает меня еще больше, чем ты. Говорит: «Если ты будешь таким, как желе, тебя ни одна девушка не полюбит». Обрати внимание, на что намекает! А мне уже все равно. Не это сейчас главное!
— Правильно! И не только не главное, но и лишнее на войне, — согласился Николай.
Юрий считал, что Николай подошел к нему случайно. Ему хотелось побыть с ним подольше. Поэтому он предложил. — Давай сейчас немецким позанимаемся. Ситников! Переключай на холостой! Хватит! Пойдем, Коля, сядем где-нибудь.
— Пойдем. Знаешь, куда? Возле нас сквер, видел? Там батальонное партийное собрание будет. Ты и останешься. А потом за немецкий засядем.
Юрий подумал, что Николай снова насмехается над ним. Но на лице у того не было и тени улыбки. Они пробирались по улице, заваленной обломками, скареженным кровельным железом, битым стеклом, гильзами.
— Собрание сегодня открытое. Тебе полезно. Тем более вопрос такой, что должен тебя кровно интересовать.
— Что ты! Неудобно мне… — пробормотал Юрий.
— Очень удобно. Собрание открытое, я ж тебе говорю. Будут обсуждать, как увеличить срок работы танка сверх нормы.
— А зачем это? — удивленно спросил Юрий.
— Как зачем?
— Танк обычно своей нормы не вырабатывает, из строя выходит.
— Ничего подобного. На твоей машине мотор уже на 80 часов больше нормы служит. А вот у Стеблева во втором батальоне на 104. Надо, чтобы все так работали, по-стахановски.
— А ведь правильно, — удивился Юрий. — Ситников у меня на 82 часа норму вождения перекрыл, он хороший механик. А ты откуда знаешь?
— А как же? Я же не только службу служу, а живым человеком числюсь. — Николай сощурился, и в глазах его мелькнули лукавые огоньки. — Только ты не обижайся: я на тебя не намекаю.
— Я чувствую, — Юрий готов был рассердиться. Но он понимал, что Николай после всего происшедшего не относится к нему хуже, чем прежде. Это останавливало Юрия.
Единственный в городе сквер, куда они пришли, имел жалкий вид. За каменной оградой росло по углам четыре дерева и стояла дюжина скамеек. Но и это радовало глаз.
В сквере было уже много сержантов и офицеров. Гвардейцы перенесли все скамьи в одну сторону. В первом ряду сидел Иван Федосеевич. Его окружали танкисты. На задней скамье Миша Пименов громко читал свежую газету. Несколько человек слушало его.
— Николай, здорово? — офицеры повернулись им навстречу. — Привет, Малков!
Юрий отметил про себя, что с Николаем все здороваются иначе, нежели с ним. Николаю все жали руки и за внешне грубоватым обращением видно было, что он — общий любимец. Каждый сразу начинал ему что-нибудь рассказывать, Николай перебивал острыми замечаниями, шутками, вокруг него собиралась кучка весельчаков, подымая галдеж.
Иван Федосеевич спорил с механиком-водителем из второй роты о том, какой может быть наибольший срок работы мотора. Два капитана, командиры рот, поддерживали в споре механика. Иван Федосеевич не соглашался.
— Не знаете машины, — шумел он добродушно, — Малков! Иди скорей на помощь! Скажи, могут наши моторы при хорошем уходе проработать вдвое больше часов, чем полагается?
Юрий подумал.
— Могут. Только при тщательном уходе.
— Вот! — радовался Фомин. — Нашего полку прибыло. — Сейчас еще у его механика спросим. Ситников! Где он? Не пришел еще?
— И спрашивать нечего. Механик и командир живут на один ориентир, — сказал кто-то.
— Итак, друзья, две нормы. Вот сейчас помозгуем, что надо сделать для этого.
Пришел Василий Иванович Никонов. Он ввернул какое-то словцо тем, что слушали чтение газеты, и они захохотали.
— Я не опоздал? — спросил он Фомина и сел рядом с ним, набивая свою трубку. — Николай! Погудин! Ко мне!
Николай подбежал к нему. Лицо его расплылось в улыбке.
— Слушаю, товарищ гвардии майор!
— Ты почему меня забываешь? Бой окончился, — не пришел, ничего не рассказал. Полковник, говорят, тебя так гонял, что с тебя пух летел. Языка не мог добыть? Почему ко мне не являешься после боя? У людей приходится спрашивать — жив, дьяволенок, или нет.
В его низком голосе было столько приветливости, и тон речи так не соответствовал словам, что все улыбнулись. Только один Иван Федосеевич нахмурился:
— Василий Иванович! Оставь ты, наконец, эту кличку: «дьяволенок». Нехорошо.
— Почему нехорошо? — удивился майор. — Ты фильм «Красные дьяволята» помнишь? Я каждую серию по десять раз смотрел, когда мальчишкой был… Так давай, начнем. Ты собрание проводишь? Когда нам в батальон парторга пришлют?
— Я уже обращался к начальнику политотдела. Говорит, дождитесь своего из госпиталя. Пока некого дать, — ответил Фомин.
— Это Ершова-то? Ему еще несколько месяцев лечиться надо. А я бы не возражал, чтобы ты обязанности парторга выполнял все время. Ведь справляешься?
— Две нагрузки — тяжело.
— Ничего. Поможем — управишься. Ну, давай, начинай. Чего ждать?
— Время не подошло, — Фомин вытащил карманные часы. — Еще семь минут.
