Я твой, Родина
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Танки наступали на Львов.
Молодой лейтенант Юрий Малков получил назначение в гвардейскую танковую бригаду и догонял ее. Он ехал на попутных машинах и долго не мог попасть на такую, что успела бы доставить его в штаб бригады, уходящей все дальше и дальше на запад. Наконец, на одном перекрестке расторопная регулировщица устроила его в кабину машины-цистерны, которая везла танкам горючее.
Водитель машины был разговорчив и хвастлив. Он всю дорогу рассказывал Юрию о своей бригаде. Как старый гвардеец, шофер называл танки «коробочками» и «тридцатьчетверочками», подразумевая танки «Т-34».
— Меня после ранения не пускают пока за рычаги, — говорил он. — А вы счастливый человек, товарищ лейтенант: окончили училище и сразу попадете на танк. Да еще в нашу часть. Она такие дела творит!
Последнюю фразу шофер произнес тоном, будто сообщал, по меньшей мере, о взятии Берлина.
— Что же это за дела? — спросил Юрий.
— Обыкновенно, гвардейские дела, — сказал шофер и, чтобы придать своим словам многозначительность, прервал разговор.
На ветровом стекле кабины зияло несколько пробоин, от них лучами расходились трещины. Вместо бокового стекла была вставлена фанера с маленьким окошечком. Юрий жадно разглядывал дорогу. Они выехали на большак и влились в сплошной поток людей и машин. По обочине, в облаке пыли форсированным маршем шагала пехота. Тянулись колонна за колонной. Головы, плечи, ноги бойцов, точно мхом, покрылись пылью. Невозможно было установить воинских званий даже по погонам. Бесчисленные грузовики, взбивая пыль еще нестертыми шинами, везли боеприпасы, тянули орудия, кухни. Шли самоходки, бронетранспортеры, «катюши».
Шофер ловко лавировал, обгоняя и пехоту, и машины. Цистерне уступали дорогу, с уважением посматривая на видавшее виды ветровое стекло.
В белесом знойном небе шли самолеты. В самой выси плыли тяжелые бомбардировщики. Вокруг них резвились стайки истребителей. Иногда совсем низко, почти над головами пехотинцев, проносились штурмовики. И тогда кто-нибудь из колонны махал рукой вслед краснозвездным крыльям.
Вдруг на глазах у Юрия колонна солдат колыхнулась и ощетинилась стволами винтовок. Поднялась частая пальба, хлопанье зенитных пушек, сухой треск пулеметов. Впереди образовалась пробка, и цистерна остановилась. Юрий, не поняв, что случилось, оглянулся на шофера. Тот что-то прокричал, указывая вверх. Юрий выглянул и ничего не заметил в небе, кроме плывших в стороне эшелонов нашей бомбардировочной авиации.
Какой-то молоденький солдат подбежал к кабине, где сидел Малков, и с криком «Ховайтесь!» полез под машину.
Одни бойцы, на груди которых не было, как и у Юрия, никаких отличий, теснились в придорожном кювете. Другие, встав на колено, стреляли вверх из винтовок. Третьи, видать, самые бывалые, спокойно всматривались в небо. Какой-то офицер поднес к глазам бинокль и с увлечением за чем-то следил.
Юрий посмотрел в ту сторону, куда глядел офицер. Совсем близко летел «мессершмитт». Вражеский самолет, случайно прорвавшись к большаку, делал крутой вираж, и на крыльях отчетливо обозначились черные кресты. Сверху на него уже пикировал краснозвездный ястребок. Над фашистской машиной мелькнула легкая струйка дыма. «Мессершмитт», словно споткнулся, загудел, как распаянный самовар, и полетел в сторону, опускаясь все ниже и ниже, оставляя за собой длинную полосу копоти.
— Ур-р-р-а-а! — прогремело вдоль дороги. Стрельба прекратилась. Все успокоились и встали на места. Даже пыль на дороге как будто улеглась. Колонна пехоты быстро подравнялась и тронулась дальше. Кто-то, невидимый в плотном строю, запел на радостях высоким звонким голосом:
Песню дружно подхватили:
Двинулась и цистерна, и сразу обогнала пехоту. Песня осталась позади. Юрий пожалел, что машина не идет все время рядом с колонной. Уж очень хорошо пели. Каждое слово песни, слышанной тысячу раз, звучало здесь, в прифронтовой полосе, как-то по-особому многозначительно.
По обочинам дороги были разбросаны раздавленные немецкие повозки, автомашины, пушки. Кругом — среди траншей, брошенных немцами, минных полей, наспех огороженных чем попало, развалин дзотов, — работали саперы с собаками и миноискателями. В деревеньках, у давно не беленных хаток, изломаны палисадники. Повороты и перекрестки большака разворочены гусеницами танков, и шофер еле-еле выводил цистерну из глубоких борозд.
Было жарко и душно. Опаленные боями сады застыли, склонив обломанные ветви. На них кое-где виднелись перезрелые плоды. Пирамидальные тополя, совсем серые от густого слоя пыли, издали казались свинцовыми сосульками. Жителей в деревнях не было. Отступая, немцы угоняли их. На перекрестках еще не встали регулировщицы. Поток людей и автомашин поднимал пыль огромным облаком. Оно недвижно стояло над дорогой. Справа и слева шли бои, оттуда доносился грохот орудий.
Юрий вслушивался в этот неясный грохот и старался представить, что там происходит. До того, как он попал на дорогу, ведущую к передовой линии, все было для него просто и ясно. Он прежде тысячу раз рисовал в своем воображении фронт: «С криками «ура» идет в атаку пехота; вперед вырываются танки и уничтожают огневые точки врага. Сзади посылает на противника снаряды наша артиллерия. Ну, иногда еще бывает, что танки прорываются вперед, с десантом автоматчиков на броне, и громят тылы противника».
А тут все как-то не так. Танков до сих пор не видно. Пехота идет в колоннах. И эта лавина автомашин мчится куда-то напропалую, словно никто не слышит, что орудия грохочут уже почти позади.
Малкову хотелось о многом расспросить шофера, но неудобно было показать себя несведущим новичком. Юрий держался с достоинством, говорил неторопливо, преимущественно о пустяках, вроде того, что «погода хорошая», «дорога неважная», «почему на автомашине не работает спидометр». А чувство неуверенности, которое закралось где-то в глубине сознания, постепенно росло. И чтобы развеять его, понять происходящее вокруг, он, тщательно обдумав осторожный вопрос, наконец, произнес:
