Записки пинчраннера

Разумеется, он не принадлежит к высшему руководству. Хотя и входит в секретариат. Я его видела лишь однажды, когда он принимал участие в съезде профсоюза киноработников и выступал там от имени деятелей культуры. Насколько мне известно, настоящие руководители совсем не такие, как он. Они деятели с размахом, надежные, с острым умом. Они естественно влились в революционное движение и так же естественно ведут его — вот что их отличает, вот чем они замечательны. И эти молодые люди, сражаясь с контрреволюционными бандитскими группировками и властями, погибают, превращаются в калек.

Ооно замолчала, будто испытывая невыразимую горечь и печаль. У нее был такой вид, точно она, вспоминая недавнюю, столь безуспешную беседу, обдумывает новый план действий. «Фольксваген», казалось непосредственно связанный зубчатой передачей с движением ее мысли, то стремительно рвался вперед, то резко тормозил — внутри у нас все холодело. Следовавшей за нами машине тоже приходилось нелегко. Но все-таки ей удавалось не отставать от нас, что говорило о высоком водительском мастерстве нашей полиции, ха-ха.

Мы молчали, машина мчалась вперед, и вдруг Добровольный арбитр прыснул:

— Пс-с… — При этом даже шея у него побагровела.

Мы со Справедливцем удивленно уставились на него. Ооно с невозмутимым видом смотрела прямо перед собой. Вращая глазами, спрятанными за толстыми стеклами, на которых проступали расходящиеся, как в водовороте, круги, Добровольный арбитр пытался унять приступ смеха, и это, видимо, доставляло ему невыносимые страдания — опустив голову, он тыльной стороной ладони утирал слезы, бежавшие по обеим сторонам его крупного носа, и слюну.

— Устал, наверно! — заступился за него Справедливец, обращаясь к Ооно, сидевшей с ледяным выражением лица.

Когда мы, приближаясь к месту назначения, съехали со скоростной автострады, Ооно, что-то молча обдумывавшая, предложила изменить тактику.

Я вынуждена была слушать софистику этого бюрок-ратишки, лишенную элементарной логики… Но все-таки я хочу еще кое-что разузнать — может быть, стоит поехать на одно из собраний руководства враждебной группы? Собрания, на которых будет сообщено о покушении на Могущественного господина А., должны состояться и в университетах, где влияние этой группы велико, — даже афиши уже расклеены. Поехали туда. Если мы им скажем, покушение на Могущественного господина А., от разговора с нами им не отвертеться.

Я согласен, у нас появится шанс взять реванш за то безобразие на митинге, — с воодушевлением сказал Добровольный арбитр. Но поскольку и он тоже был практиком, то, разумеется, призвал удвоить внимание. — Я хочу напомнить, что надеяться на следующую за нами нашу полицию, когда мы проникнем на территорию университета, не приходится… Не исключено, что участники недавнего побоища, увидев Ооно-сан и Справедливца, обойдутся с нами как со шпионами.

Они вполне могут нас избить — в отместку за то, что тогда получили. — Говоря это, Справедливец взглянул на меня и Ооно — может быть, он опасался, что его необычный способ ведения боевых действий не остался незамеченным, ха-ха.

Я войду первым на территорию университета и установлю контакт с комитетом по проведению собрания. На митингах и собраниях, проводимых любой из групп, я всегда появляюсь в качестве Добровольного арбитра, поэтому меня они не выгонят. В худшем случае обойдутся со мной как в прошлый раз. А если ко мне выйдут те, кто знает, что Мори действительно находится в фехтовальном зале «Реабилитация», вы сможете беспрепятственно въехать на территорию университета и все будет в порядке.

В таком случае, поехали в университет Отя-но-мид-зу.

— Нужно как можно быстрее въехать на территорию университета, чтобы преследователи не успели нас задержать. Если мы проникнем туда на машине, наша полиция последовать за нами не сможет. Но, если она догадается, что мы хотим оторваться от нее, она, возможно, перейдет к насильственным действиям.

На перекрестке Суругадай наша машина замигала сигналом поворота, собираясь направиться к станции Отя-но-мидзу, и в ту же секунду нас вдруг стала обгонять, откровенно игнорируя правила уличного движения, грязная малолитражка! Это на ней утром приезжали ко мне домой двое полицейских, демонстрировавших две тактики — мягкость и твердость, — машину ловко вел Умиротворитель. На заднем сиденье устроилась моя жена, бывшая жена, которая смотрела на меня во все глаза!

Что я увидел? Лишь то, что моя жена, бывшая жена, с таким видом, будто сомневается, действительно ли это ее муж, что-то упорно втолковывает своим спутникам. Когда Ооно резко свернула в сторону, чтобы избежать столкновения с обгонявшей нас машиной, и нажала на тормоз, нас стукнуло сразу несколько машин.

Не нужно поворачивать, едем прямо, может, удастся ускользнуть?! — закричал я, но на забитом машинами перекрестке под трель полицейского свистка изменить направление было уже невозможно.

Тут повсюду моторизованная полиция, вон стоят три полицейские машины. Разве у них под носом нарушишь правила? — крикнула в ответ Ооно. Неужели она думает, что моторизованная полиция обратит внимание на нарушение правил уличного движения, если нашу машину занесло?

Собрания, на которых предполагается сообщить о покушении на Могущественного господина А., видимо, будут проводиться очень широко, — сказал Добровольный арбитр, а я тут же сообщил:

В той машине ехала моя жена вместе с преследующими нас полицейскими.

Через некоторое время Ооно, слушавшая меня с рассеянным видом, вдруг усмотрела в моих словах особый смысл. По ее мнению, после тех угроз жены, бывшей жены, которые последовали несколько дней назад, события приняли неблагоприятный оборот.

Что же она теперь собирается делать?

Жена вне себя от нашего превращения и будет как безумная убеждать всех, что я есть я; тогда меня заберет полиция. А в присутствии жены говорить то, что я сказал полицейским у себя дома — будто я студент, ее родственник, — бессмысленно. Сейчас я действительно выгляжу восемнадцатилетним юнцом, но жена, мне кажется, все равно будет истошно вопить, мол, это я, и никто другой. Она решит, что я просто загримировался, и попытается содрать грим с моего лица!..

Не успел я договорить, как мы увидели слева от себя цепь полицейских, полукругом растянувшихся на некотором отдалении от университетских ворот. Прижавшись к самому тротуару, наша машина медленно двигалась вперед; полицейские были уже совсем близко.

— Даже если мы прорвем цепь у моста, нас все равно задержат. — Будущая киносценаристка отказалась от мысли проникнуть в университет на машине.

Тогда Справедливец, который сидел затаив дыхание, вдруг предложил:

Остановим машину у самых ворот, и я выступлю с протестом перед студентами, распространяющими листовки! Они сорвали митинг против строительства атомных электростанций и мой протест сочтут противозаконным! Начнется свалка, и тут подоспеет моторизованная полиция. А вы воспользуетесь этим и проникните в университет…

Мы сделаем это вместе! Одному Справедливцу устроить потасовку не под силу.

Нет-нет, я пойду один. У меня есть основания заявить протест в связи со срывом митинга. Что же получится, если такой человек, как вы, выступающий в качестве арбитра, ратующего за ненасильственные действия, без всяких оснований применит насилие? Как можете вы, Добровольный арбитр, всерьез предлагать такое?!

Я безмолвно наблюдал за Справедливцем — он вынул изо рта вставную челюсть и спрятал в карман куртки; машина остановилась, и, пока Добровольный арбитр выходил из нее и опускал спинку сиденья. Справедливец, шамкая морщинистым ртом, смотрел на меня каким-то далеким взглядом, идущим, казалось, из глубины черепной коробки. Потом повернулся к Ооно и улыбнулся ей — не то наивно, не то смущенно. Затем Справедливец присел, нагнул голову и выскочил из машины. Я, не двигаясь, смотрел ему вслед, и Добровольный арбитр поторопил меня: