в сговор с директором школы, с которым его свели в полиции, и предал деда Апо и деда Пери. Тайная полиция, арестовав отца-настоятеля и подвергнув его допросу, смогла в общих чертах уяснить обычаи и верования нашего края, во многом не совпадающие с догматами синтоизма – официальной религии Великой Японской империи. Разумеется, можно было привлечь его к ответственности за распространение преданий о Разрушителе – боге в облике человека, не являющемся потомком вечной императорской династии. Однако состряпать против отца-настоятеля обвинение в пропаганде антигосударственных идей оказалось делом довольно сложным. По мере того как отец-настоятель приводил все новые подробности, излагая легенды о Разрушителе, вопрос о существовании в горной деревушке бога в облике человека все больше выходил за рамки, которыми хотела бы ограничить дело тайная полиция. Видимо, заметив растерянность допрашивающих, сообразивших наконец, что происходит, отец-настоятель постарался своим рассказом еще больше закрепить произведенное им ошеломляющее впечатление. Благодаря этому полиция все больше убеждалась в неуязвимости отца-настоятеля, рассказывающего какие-то нелепые мифы и предания своего края, и позиция доносчика – директора школы – становилась все более двусмысленной. Ведь, рассылая повсюду свои доносы об антигосударственном заговоре – даже в министерство внутренних дел, – он фактически с помощью полиции сводил личные счеты с обидчиком.
Когда растерянность полиции стала очевидной, директор школы, опасаясь обратной реакции, изменил тактику. В целях самозащиты он, не колеблясь, уговорами и угрозами постарался заключить союз со своим бывшим противником, то есть с отцом-настоятелем. Директор много раз ходил в полицию и подолгу беседовал с ним. Его новые рассуждения сводились к следующему:
– Настоятель в течение многих лет собирал легенды, бытующие в долине и горном поселке. Его деятельность можно рассматривать как этнографические изыскания, которые весьма популярны по всей Японии среди тех, кто испытал на себе влияние Кунио Янагита. Или даже как нечто более актуальное. Однако два специалиста по небесной механике, эвакуированные в долину, услышав от настоятеля эти мифы, трактовали их с антигосударственных позиций и даже попытались ввести в заблуждение самого настоятеля. Их главная идея состояла в том, чтобы доказать существование в этой небольшой долине еще одного государства, независимого от Великой Японской империи, и еще одного бога в облике человека, кроме ныне правящего потомка вечной императорской династии. Именно поэтому я и сам вначале неправильно истолковал своеобразные идеи настоятеля.
После того как в предательском сговоре директор школы и отец-настоятель выработали линию поведения, оставалось лишь убедить отца-настоятеля припомнить и засвидетельствовать, как дед Апо и дед Пери высказывались об услышанных преданиях. Он и привел сочувственные и восхищенные высказывания двух специалистов по небесной механике о том, что этот край, переживший расцвет и упадок, не просто заброшенная деревенька, но некое независимое государство и даже микрокосм…
Получив эти свидетельские показания, жандармы прибыли в долину и в деревенской управе учинили допрос деду Апо и деду Пери. Отец-настоятель, которого привезли из полицейского управления для очной ставки, был очень слаб и вскоре ему разрешили вернуться в храм, находившийся в самом высоком месте долины. После этого жандармы увезли с собой деда Апо и деда Пери, а они на прощание дали мне тайный знак, когда я притаился у падуба, росшего в камнях. Раздираемый не только стыдом и негодованием, но и невыразимой печалью, я целых пять дней в отчаянии обдумывал, что бы мне совершить, и наконец, выкрасившись красной краской, бежал из освещенной полной луной долины во тьму леса…
6
Оставив далеко за собой залитую лунным светом, словно окутанную туманом долину, я пробрался через фруктовые сады, небольшие рощицы и остановился на опушке мрачного леса. У меня был вывихнут палец на правой ноге. Но я очень торопился и пожалел время на то, чтобы осмотреть палец, – я просто зарыл ногу в палую листву, успокаивая боль, и немного передохнул. На этот раз, однако, боль не позволила мне снова почувствовать себя маленькой горошинкой в теле огромного Разрушителя, под его защитой. Я был вне Разрушителя. А ведь шел именно за тем, чтобы встретиться с ним. Мое красное тело с прижатыми к бокам руками, маленькое, как личинка жучка в палой листве, наклонившись вправо, замерло в неподвижности, но я знал, что нахожусь в том самом месте, которое послужит для меня отправной точкой, откуда начнется мой путь в лес. Теперь мне нужно было идти перпендикулярно мерцавшей в свете луны, едва обозначенной линии Дороги мертвецов. Вдруг, точно прозрев, я почувствовал, что понимаю, ради чего она строилась. Она была огромным алтарем, где, уходя в лес, совершали свои жертвоприношения люди нашего края. Обращенные ко мне деревья девственного леса пропускали лунный свет, и глаза, привыкнув к чередованию светлых и темных полос, стали различать родник справа и ствол огромного вяза слева. Значит, сестренка, я добрался до того места, где останавливались поднимающиеся из долины перед тем, как пересечь Дорогу мертвецов. Ну точно специально выбрал. Я оторвал взгляд от корней вяза, ползущих по земле, – они волнами вздымались под опавшей листвой и тянулись к черному стволу, к редким веткам. Там, в их причудливом переплетении, где иссиня-черное небо при свете невидимой отсюда луны скрывало звезды, чудились лица умерших в долине и горном поселке. Другую их половину – они утонули в роднике – я, должно быть, увижу на поверхности воды, поглотившей мерцание темного неба. Ободренный молчаливым присутствием рядом со мной всех, кто умер, начиная с основания нового мира, я стал медленно подниматься к Дороге мертвецов. Вывихнутый палец сковывал движения. То, что я ощущал, сестренка, можно передать словами: «Ну точно хромой пес!» Ступив на камни, которыми была вымощена Дорога мертвецов, я неловко задел больную ногу и потерял равновесие. Камни, освещенные лунным светом, проникавшим сквозь просветы в кроне, выглядели волнующимся морем. У меня закружилась голова. Чтобы не упасть, я подался вперед, протянул руки к темной громаде леса и выставил луне голый, выкрашенный красной краской зад. И в такой позе, сестренка, пересек Дорогу мертвецов.
И вот я вступаю в мрачный, темный лес, наполненный запахами нерожденного прошлого и умершего будущего. До сих пор, сестренка, я тебе никогда не говорил о том, что́ пережил тогда в лесу, а вот теперь обращаюсь к тебе, хоть ты снова куда-то исчезла. Об этом не знает ни один человек, и я лишь мечтал, что когда-нибудь все смогу тебе рассказать. Рассказать о том, как я, пробираясь сквозь черные заросли, преодолел страх в первую ночь в лесу. Помня о больном пальце и двигаясь очень осторожно, я все-таки ухитрился сразу же налететь на поросший мхом огромный камень, а потом на поваленное дерево и упал, но не спасовал – тут же вскочил на ноги и, протянув руки в непроглядную тьму, продолжал пробираться вперед, объятый непередаваемым страхом. Тем не менее я хочу похвастаться перед тобой, сестренка: в конце концов мне удалось преодолеть его, этот страх. Я двигался вперед, разгребая руками густой, точно вода, ночной воздух непроницаемо темного леса, и страх громыхал во мне, словно вложенный в грудь камень. Трудно передать все это. Разве что воспроизвести снова: раздеться догола, выкраситься в красный цвет и еще раз пережить разлившуюся во мне дрожь, от кожи до внутренностей. Но страх, охвативший меня, когда я вступил в лес, был совсем другой, непохожий на тот вызванный сказкой, когда я бежал однажды по дороге, поднимавшейся в горы. Меня нисколько не пугали обитавшие там дикие собаки. Пробираясь во тьме, я, голый, выкрашенный красной краской, был такой же одичавшей собакой. Если собаки и появятся, они обнюхают меня и, приняв за своего, преспокойно уйдут, думал я. Исчезла и тревога, что в глубине леса меня кто-то подстерегает, чтобы сожрать. Разрушитель, к которому я приду в конце своих блужданий по темному лесу, меня не съест – он вовсе не дьявол. Что же тогда так страшило меня? «Большие обезьяны», которых я боялся, когда, играя на Дороге мертвецов, смотрел сквозь заросли редкого подлеска, по которому брел сейчас как беспомощный слепец. Невыразимый страх охватывал меня при мысли, что я на ощупь пробираюсь по их владениям…
«Большие обезьяны». Ты тоже, сестренка, не раз, приходя играть на Дорогу мертвецов, должно быть, видела их. Запах прели от опавшей листвы, желтовато-зеленые, казавшиеся объемными, трубки света, и в них – словно в луче прожектора – пляшет пыль старой коры деревьев, летящая сверху пыльца. Таков
