долины и горного поселка полностью загубили все, что оставил после себя Разрушитель. Тополь срублен, река загажена…
– Вы, кажется, и меня осуждаете за это. Но мы, дети, и сами чувствовали угрызения совести оттого, что ловим рыбу на выброс, совершенно несъедобную, и поэтому почти перестали удить. А из-за того, что разбросанные по реке рыбьи кости впивались в ноги, мы и от купанья отказались. Но в общем, виной всему то, что старики нашего края были уже не в силах бороться с загрязнением реки.
– Если бы старики по-прежнему обладали необходимой энергией и авторитетом в деревенской общине, они бы изгнали из нашего края или хотя бы наказали тех, кто так явно нарушает запрет.
Наша беседа, сестренка, естественно, привела к разговору о Сигэхару Хара – человеке, нарушившем запрет деревни-государства-микрокосма. К разговору о человеке, известном под именем Бык-дьявол. Сейчас мне кажется, что режиссер и без меня знал все, что я мог рассказать ему о Сигэхару Хара. Кстати, он заинтересовался разницей в восприятии Сигэхару Хара – Быка-дьявола – людьми его и моего поколений. Разница в его и моем восприятии определялась неодинаковым пониманием обычаев, благодаря которым Хара стали называть Быком-дьяволом. Я был поражен, узнав, что режиссер ни разу в жизни не видел Быка-дьявола во время праздника урожая в нашем крае. Когда праздник достигал своего апогея, из храма по ступенькам сбегал, будто его подгоняли, черный бык, такой огромный, что справиться с ним мог бы, пожалуй, лишь Разрушитель. Вырвавшись на волю, Бык-дьявол до самого вечера бушевал в долине и горном поселке. Он принимал угрожающие позы, топал ногами, казалось – во всяком случае, так казалось детям, – что на наш край обрушился страшный ураган. Разумеется, Бык-дьявол, с громким топотом носившийся по долине, был всего лишь пугалом – бамбуковым каркасом под выкрашенным черной тушью полотном, куда забиралось до двадцати человек. Его огромная голова торчала на длинном бамбуковом шесте, и свирепая морда, вызывающе ярко раскрашенная в красный, зеленый и черный цвета, не оставляла сомнений в том, что в Быке-дьяволе укрылись юноши долины и горного поселка. Однако каждый раз с приближением праздника дети, предвкушая леденящее кровь зрелище, рассказывали друг другу всякие небылицы. Такую например: когда-то якобы Бык-дьявол растоптал пятерых школьников. Полицейские и жандармы начали следствие, однако по просьбе семей, чьи дети отдали свои жизни во имя праздника, дело замяли. В другой раз Бык-дьявол расшвырял, а укрывавшиеся в нем подростки еще и изнасиловали девочек, которые, оберегая свои нарядные кимоно, не спрятались на рисовом поле, как остальные, от несшегося на них чудовища. Это дело тоже замяли – ведь истинным насильником, которого следовало наказать, был Бык-дьявол.
– Обряды, связанные с Быком-дьяволом, насколько мне известно, существуют во многих окрестных городках и деревнях. Однако, хотя они во многом сходны между собой, обычная символика Быка-дьявола резко отличается от той, какую он приобрел у нас. Бык-дьявол нашего края самобытен, и мне кажется, что его намеренно делают похожим на других именно ради того, чтобы скрыть эту самобытность. Поэтому он совершает множество злых поступков, но его действия воспринимаются с благоговением.
– Хорошо бы пояснить, какое значение вкладываете вы в слово «самобытность». Быка-дьявола мы хотим вывести в нашей пьесе. Мне же самому видеть его не приходилось, я знаю о нем лишь понаслышке, так что у меня могут быть совершенно превратные представления. Я как-то слышал, что в давние времена праздник Быка-дьявола традиционно справляли коренные жители нашего края еще до того, как там поселились наши предки. Это верно? Покорив их, созидатели присвоили себе все, что им принадлежало, даже праздники. И еще я слышал, что Бык-дьявол как бы олицетворял обиду покоренных – именно поэтому в день праздника Бык-дьявол преследовал детей и внуков созидателей. Но если так было в самом деле, почему же семьи пострадавших, да и сами жертвы Быка-дьявола чтили его как святыню вместо того, чтобы привлечь к ответственности безобразников? Здесь как-то не сходятся концы с концами.
Этот юноша, сестренка, меня озадачил – ему удалось постичь ход мыслей коренных жителей нашего края, а я бился над этим многие годы, но он так и остался для меня загадкой. Я не знал, что сказать. Ответить на его вопрос было нелегко. Однако он и сам не особенно настаивал.
– Почему вместо того, чтобы называть Хара столь многозначным именем, как Бык-дьявол, не выбрали для него другого, точнее выражающего его сущность? Например, Доносчик, Предатель…
Сигэхару Хара, сестренка, действительно обратился к правителям Великой Японской империи, замышляя снова подчинить ей деревню-государство-микрокосм, где в то время благодаря уловке с книгой посемейных записей половина жителей была независима – ведь те, кто не зарегистрирован в книге, вообще как бы не существуют; поэтому люди были совершенно правы, осуждая его замысел как донос или даже предательство. Конечно, политические идеи, которыми руководствовался Хара, преломлялись самым причудливым образом и были столь неоднозначны, что и подобрать ему подходящее прозвище было трудно. Возможно, в то время ни в долине, ни в горном поселке прямо не говорили об идеях Сигэхару Хара. Ни сам Хара, ни его противники. Но поскольку его политические взгляды были совершенно ясны окружающим, деревня-государство-микрокосм действительно жила в невероятном напряжении.
По словам отца-настоятеля, который пользовался летосчислением не по годам правления императоров, принятым в Японии, или, вернее, в Великой Японской империи, а предпочитал шестидесятилетний цикл, политические взгляды Сигэхару Хара проявились в начале лета года собаки [27]. Значит, это произошло, когда Сигэхару Хара, помощник деревенского старосты, испытал тяжелые душевные страдания в связи с арестом замешанных в деле о великой измене [28]. А когда в следующем году, то есть в год свиньи, было объявлено о казни двенадцати человек во главе с Сюсуй Котоку, страдания Сигэхару Хара достигли апогея. К этому времени он впал в такое состояние, что уже не похож был на нормального человека, испытывающего страдания, а скорее напоминал безумца, для которого страдание – норма, а редкие проблески разума сопряжены с тоской. Он недвусмысленно проявил свое отношение к обвиняемым по делу о великой измене, особенно к двенадцати казненным. Узнав из газет, что приговор приведен в исполнение, Хара тут же пошел на почту и подал длинную телеграмму протеста. В адрес его величества императора Великой Японской империи. В это же время японским посольствам за границей были вручены протесты социалистов ряда стран в связи с казнью Котоку. Этот факт весьма важен для понимания того, что представляла собой деревня-государство-микрокосм: телеграмму Хара, сестренка, вполне можно ставить в один ряд с международными протестами. Разумеется, «международная телеграмма», поданная внутри страны, была задержана начальником почты – родственником Хара. Отличаясь мягким характером, Хара не протестовал и не стал настаивать. Вместо этого он вылепил двенадцать глиняных фигурок, отправился на утес и поставил их у корней тополя-великана, чтобы отслужить панихиду. Начальник почты, который после телеграммы в адрес императора неотступно следил за Хара, перебил все фигурки и увел его домой. Но снова усадить его за рабочий стол в сельской управе, где до этого Хара прилежно трудился, не удалось. Запершись в своем доме, Хара снова вылепил двенадцать фигурок и поставил их на алтаре в большой комнате с земляным полом. Портрет Мэйскэ-сана он оттуда убрал.
Поведение Хара доказывало, что он искренне горевал о казненных. Однако его последующие действия были прямо противоположны. Под вечер на деревенской улице обычно собираются поболтать пять-шесть человек – в детстве я видел такие сценки ежедневно, и Хара часто принимал в них участие; теперь же он, полностью игнорируя свои прежние высказывания и глубоко убежденный в своей правоте, стал нападать на Котоку и его соратников. Причем всем было ясно, что Хара просто старается скрыть зреющий у него замысел. Душевные муки помутили его разум – он с одержимостью маньяка обрушился на уловку с ведением книги посемейных записей, давно изобретенную деревней-государством-микрокосмом, не желавшей, чтобы на нее распространялась власть правительства Мэйдзи. Критика, высказанная Хара, поставила под угрозу
