Сказки темного леса

0,1 грамма psp (десять стартовых доз) наступает коматозное состояние, бесполезное для достижения описанных выше целей. Существуют отдельные индивиды, которые полагают, что каждая порция кислоты, если она больше предыдущей, открывает в сознании человека новые горизонты. Это утверждение верно до тех пор, покуда не достигается потолок в 0,1 грамма, то есть в те же самые принятые одновременно десять доз. На вопрос „Открывает ли 11 и 12 доза следующие горизонты?“ ответить крайне трудно, так как у неподготовленного человека описанный выше коматоз обычно наступает уже после трех-четырех доз. Героям-первопроходцам, расчитывающим обнаружить во все большем количестве одновременно принятой кислоты некие „внутренние таинcтва“ или „мистичекие ключи“, стоит напомнить случай с Лето Червём, потомком Пола Муад Диба. (Лето обторчался меланжем до такой степени, что ради блага всего человечества решил утопиться[176]). Отдельно стоит упомянуть о вреде систематического приема — при длительном употреблении кислота чрезвычайно опасна. Здесь выделяют следующие границы: три дня на то, чтобы „крепенько повело“, неделя на то, чтобы „пиздануться на голову“ и месяц на то, чтобы на самом деле сойти с ума. Следует помнить — даже если вам кажется, что кислота вас уже „отпустила“, на самом деле она будет „отпускать“ вас еще минимум три-четыре дня. Хорошим подспорьем для вас будет, если вы начнете воспринимать кислоту, как храмовую змею — со смесью уважения и страха. Практика показывает, что человек, который заявляет: „Я разобрался в её действии“ или „Я научился управлять кислотой“, уже не понимает, какую хуйню говорит. На самом деле его слова нужно понимать так: „Меня разобрало от её действия“ и „Кислота научилась мной управлять“. Если вам начинает казаться нечто подобное — немедленно бросайте торчать!

(4) „Принимаем препарат не по своей воле, а за компанию“. Бывает так, что у кого-то есть кислота, и он сует её всем подряд, не интересуясь, нужна ли она окружающим. С этими целями кислоту часто подмешивают в марихуану, в алкоголь и в питье. Делать так хоть и не совсем правильно, но подчас необходимо — иначе многие люди никогда её не поробуют. Тем не менее, лучше все же определяться самому, а не жрать кислоту только потому, что ваши товарищи нынче вечером решили это сделать. Кислота — не наркотик для удовольствия хотя бы потому, что удовольствия от её приема получаешь до смешного мало. Она лишь гарантирует — скучно не будет, не больше того.

(5) „Забываем, с какой целью начали принимать препарат“. Противоядие против этой ошибки очень простое. Иногда, когда вас как следует „отпустит“ — спросите себя: „На хуй мне все это надо?“. И если собственные побуждения покажутся вам чересчур странными — бросайте торчать, чтобы не разделить судьбу пресловутого Лето.

(6) „Не слушаем окружающих“. И последнее. Если доверенные люди говорят вам: „Послушай! Подвязывал бы ты торчать!“ — не стоит воспринимать сказанное в штыки и бормотать: „Много вы понимаете, ебучие алкоголики!“ Помните: алкоголики — очень прагматичные люди, а в их словах почти всегда содержится рациональное зерно.»

В начале февраля Крейзи обьявил старт «Можжевеловой кампании» (МК-98) — глобальной акции, призванной в масштабах города пресечь торговлю вениками из браконьерски заготовленного можжевельника. Опираясь на соответствующее распоряжение губернатора, Крейзи бросил клич, на который отозвалось великое множество экологически пробужденных людей. Среди них оказались наши верные боевые товарищи — Болгария и коллектив Эйва, а также полсотни бойцов из состава дружественных общественно-политических организаций.

Из имеющихся кадров было сформировано полтора десятка «инспекторских групп», которые заняли боевые позиции во дворах неподалеку от самых «проблемных» городских бань. В это время около тридцати человек наиболее проверенных товарищей залезли в львовский автобус, который любезно предоставил для этой акции Биологический Отдел ДТЮ — и дело пошло. Внутри инспекторских групп, укомплектованных представителями нашей собственной организации, Крейзи ввел следующие любопытные порядки. Старший инспектор (т. н. комиссар) получал утром в штабе, кроме маршрутного листа и бланков протоколов, запас кислоты, рассчитанный на всю свою группу. Некоторые подразделения получали кислоту, растворенную в коньяке, некоторые — в косяках, смешанную с марихуаной, а для собственной группы Крейзи определил метод внутривенных иньекций.

В «час X» вышедшая на позицию инспекторcкая группа появлялась из близлежайшего двора и налетала на рассеянных у бани торговцев можжевельником. Пытавшихся убежать отрезал от путей к спасению вылетающий из-за угла автобус — и вот тут-то и начиналась самая потеха. Пока дружинники набивали нарушителей природоохранного законодательства внутрь нашего «мобильного штаба», специально сбитые ударные группы врывались в баню и начинали «проверку по этажам».

Это весьма непростое, а подчас и опасное дело. Всем известно, что основными распространителями можевеловых веников являются сами банщики — но что с того? Запас веников у них хитроумно спрятан где-нибудь в подсобке, проникнуть куда можно только с боем — на виду у скопища голых, а от этого только еще более возмущенных людей. Второй аспект проблемы связан с тем, что половина отделений в общественных банях — женские, и можжевеловый веник ценят там ничуть не меньше, нежели в мужских.

Намерение охранять популяцию можжевельника никому из моющихся в бане особенно важным не кажется, а вот желающих заступиться за «поруганную женскую честь» и за «несчастного банщика» находится великое множество. А поскольку среди заступников встречаются люди немалой решительности и отваги — то вся акция превращается в противоправный кошмар, до которого даже «Елочной Кампании» далеко.

Из некоторых парных, где на защиту браконьеров поднялись народные массы, приходилось отступать с боем, волоча внутри сомкнутого строя извивающегося «распорядителя вод». Конфликты повторялись с такой регулярностью, что мы всерьез начали подумывать над введением особого наградного значка — «За штурм общественной Бани».

В этом же месяце Гоблин познакомил нас с пассажиром по прозвищу Наёмник. Это оказался ископаемый ролевик около тридцати лет, не так давно перебравшийся в наш город и поселившийся в районе станции метро «Пролетарская». Я едва не охуел, когда увидал его в первый раз — до того мерзкое он производил впечатление.

Больше всего Наемник походил на сутулого, облезлого грифа — острые лопатки топорщатся под черной рубашкой, уродливая голова болтается на тонюсенькой шее меж костлявых плеч. Сходство дополнял огромный кадык — похоже было, что у Наемника на шее растет дрожащий кожаный мешок. Но не это главное — всё «великолепие» Наемника меркло по сравнению с его внутренней красотой.

Наемник позиционировал себя, как «проторолевика». Утверждал, будто был на «самой первой»[177] ролевой игре, из-за чего теперь «ходит во всесоюзном авторитете». Со слов Наемника выходило, что по всей стране едва ли наберется «десять ролевиков такого же уровня». Тут я с ним полностью согласен. Наемник, без сомнения, входит если и не в десятку — так в двадцатку самых отвратительных «неуподоблюсь».

О своей жизни Наемник сообщил следущее. В раннем детстве у него открылись сверхьестественные способности (наморщив особенным образом лоб, Наемник мог подчинять своей воле недалеких сверстников), а к девятнадцати годам выяснилось еще кое-что. Наемник оказался носителем специфического набора генов — комплекса Ленина, позволяющего ему «править народами, словно послушной толпой».

Из-за этого за Наемником принялось охотиться КГБ. По словам Наемника, комитетчики опасались свержения конституционного строя, которое Найк планировал осуществить, опираясь на целую армию вооруженных мечами ролевиков. Поэтому ему пришлось бежать из родного города и скрываться в Питере — на сьемной квартире, которую он гордо именовал «Цитаделью Наемника». Здесь КГБ наконец-то потеряло его след.[178]

Скрывался Наемник в лишенной мебели однокомнатке на первом этаже. Мы решили форсировать события и сходу вписали хозяина квартиры в откровенный блудняк. После недолгих переговоров Наемник разрешил нам отметить у него дома день рождения Крейзи. Потом он очень жалел о принятом решении — но было уже слишком поздно. Железная дверь Цитадели распахнулась, пропуская гостей — и дело