удостоверений. Большинство из них было выдано Комитетом, но Парафин учился в школе милиции и щеголял с соответствующей ксивой.
— Так… — старший наряда несколько опешил. — Товарищи государственная лесная охрана! У нас к вам два вопроса: почему все лысые и зачем так шумим?
— Коже от лишних волос жарко, — заявил Парафин. — Потому и лысые. И мы не шумим, а отмечаем день рождения нашего товарища. Вас соседка снизу вызвала? Редкая сука — все претензии к ней!
— Ага… — кивнул старшина, обводя собравшуюся публику взглядом. Видно было, что он уже принял решение. — Вопросов больше не имеем.
— А если, — спросил Парафин, — она опять примется звонить? Чего тогда?
— Больше не поедем, — утешил нас старшина. — Отдыхайте спокойно!
— Доброй ночи, — попрощались мы, но на этом дело не кончилось.
Не прошло и десяти минут после отъезда патруля, как Череп принялся собирать в картонную коробку пустые бутылки.
— Зачем это? — спросил Ефрейтор. — А?
— Сейчас узнаешь, — ответил Череп.
С этими словами он взял коробку, открыл двери квартиры и спустился по лестнице на один этаж. Остальные высыпали за ним — посмотреть, что он затеял. Вырвав выходящие из-под дверного косяка телефонные провода, Череп принялся колотить ботинками в железную дверь.
— БУМ, БУМ, БУМ! — гулко разнеслось по лестничной площадке, а через этот стук прорвался надломленный женский голос: — Кто там?!
— Милицию вызывала? — осведомился Череп. — А?
— Так были уже! — ответили из-за двери. — И все равно шумят, как будто … Но Череп не дал её договорить. Он подтащил коробку поближе и принялся швырять бутылки в железную дверь.
— БУМ! БУМ! БУМ! — звук бьющегося стекла смешивался с металлическим грохотом, шум стоял такой, что собственного крика не было слышно, не то что воплей соседки.
— Вот теперь, — заявил Ефрейтор в установившейся через некоторое время тишине, — у неё будут основания заявлять: «Шумят, мешают мне спать!» Хоть что-то — а то привыкла, сука, на голом месте заявы писать!
В школе милиции Парафин задержался недолго. Как-то раз его вместе с другими курсантами выгнали на практику — вооружили дубинкой и заставили дежурить на улице. Все было хорошо, покуда возле станции метро «Электросила» Парафину не попался одинокий турок.
— А ну, СТОЯТЬ! — на особый манер произнес Парафин, и турок остановился — застыл, будто вкопанный.
Связано это вот с чем: Парафин умел издавать громогласную отрыжку, мог даже произносить таким образом некоторые слова. Сначала он глотал воздух, некоторое время готовился — а затем его чрево исторгало из себя чудовищный звук. Сам Парафин называл это безобразие «флейтой». Отступая в сторону, скажу: этот фокус имел особенный успех, когда Парафин изображал его по ночам в Парке Победы.
Для этого Парафин одевал форму, а Ефрейтор брал с собою мощный фонарь. Затем они отправлялись к горкам, где по ночам собираются влюбленные парочки. Особенной удачей считалось подстеречь тот момент, когда пьяная баба оформляет своему возлюбленному минет.
Тогда Ефрейтор неожиданно включал свет, а из этого сияния неслось звучное «СТОЯТЬ!» Парафина. А затем начиналась карусель:
— Нельзя в общественном месте сосать хуй! — возмущенно объяснял «задержанным» Парафин. — Вы закон нарушили!
— Что? — потерянно отвечали влюбленные, пытающиеся спешно привести себя в порядок. — И что теперь будет?
— Да ничего страшного! — утешал их Парафин, но тут же строго прикрикивал: — Погодите заправляться! Нужно сначала составить акт, пригласить понятых. А когда они придут, вы, девушка — должны будете взять хуй обратно в рот! Дружинник, бегите за понятыми! Если же друзьям была удача поймать ебущихся людей, то они поступали вот как:
— Машину сюда не вызвать! — разорялся Парафин. — Так что до отдела пойдете пешком! Одежду кладите в пакеты — или несите в руках!
— Что же нам, — возмущались граждане, — голыми идти? Мы стесняемся!
— Ничего не знаю, — неумолимо возражал Парафин. — Такие правила!
После этого Парафин с Ефрейтором развлекались, сопровождая «задержанных» по всему парку и откровенно над ними глумясь. Они не стеснялись взимать с таких «нарушителей» штрафы, так что жили в общем и целом безбедно. До тех пор, покуда не вышла эта история с турком.
— А ну, СТОЯТЬ! — набросился на турка пьяный в говно Парафин, а потом решил ошарашить задержанного вот каким вопросом: — Ты Аджалана[186] мучил?
— Нэ, — замотал головой турок, которому сразу же не понравился тон начинающейся беседы. — Нэ мучил! Нэ знай я никакой Аджалан! Но Парафин не унимался.
— Му-учил! — довольно произнес он. — Просто не хочешь сказать!
Слово за слово — дело дошло до рукоприкладства. За пару секунд Парафин сбил турка с ног и принялся охаживать дубинкой — но тут ему помешали. Из подлетевшего к краю тротуара такси вылез мужик, тоже порядком пьяный — и принялся на Парафина орать:
— Прекратить беспредел! — разорялся он. — Да ты же пьяный! Понятно, что Парафина это здорово возмутило.
— Ты охуел? — крикнул он мужику. — Ты милицию не уважаешь?! Но мужик не успокоился, скорее наоборот — попытался отобрать у Парафина дубинку.
— Ты знаешь, говно, кто я? — кричал он. — Тебе пиздец!
Но Парафина его крики не слишком обеспокоили. Он подгадал момент, сосредоточился — и несколькими точными ударами дубинки оглушил мужика. Но когда он начал осматривать его карманы, то обнаружил неприятный сюрприз. Среди прочего там нашлось удостоверение офицера МВД.
Кто именно это был, Парафин не сказал — но его карьере в милиции настал полный и безоговорочный пиздец. Настолько полный, что Парафину пришлось бежать прямо с дежурства и некоторое время жить у Ефрейтора, прячась от бывших сослуживцев.
Свою форму он выменял на штаны и куртку Ефрейтора, который открывал теперь дверь не иначе, как облаченный в обезображенную до неузнаваемости милицейскую форму. Перепачканная кетчупом, прожженая во многих местах и облепленная собачей шерстью (Ефрейтор держал немецкую овчарку по кличке Адольф), эта форма верой и правдой служила Ефрейтору домашним халатом еще несколько лет.
Среди культурных интересов Ефрейтора и Парафина на особенном месте стоял фильм «Худеющий», написанный по одноименному произведению С. Кинга. Бывало, что друзья за сутки обращались к этому «кладезю» до девяти раз. В остальное время они были заняты тем, что смотрели отрывки из старых советских фильмов про войну. Самый любимый их отрывок был про то, как жирный полицай забивает прикладом беременную еврейку, приговаривая при этом:
— Жидовка, жидовочка!
Лидер курдских экстремистов Абдулла Аджалан, захваченный в плен турецкими спецслужбами.
Ефрейтор додумался переписать этот отрывок на другую кассету великое множество раз, получив таким образом полнометражный двухчасовой «фильм», в качестве озвучки к которому использовались немецкие марши. Уже через полчаса такого зрелища кого хошь начало бы подташнивать да мутить, но только не Ефрейтора с Парафином. Наоборот, это зрелище приводило друзей в величайшую радость.
— Советский кинематограф, — любил рассуждать Ефрейтор, — подлинная услада для глаз истинного арийца!
Эта формулировка — «истинные арийцы» — стала своеобразной визитной карточкой Ефрейтора. Как-то раз Крейзи угостил его кислотой, но Ефрейтора это только расстроило. Выйдя на заплетающихся ногах на собственную кухню, Ефрейтор принялся озираться по сторонам, водить руками по стенам и ожесточенно трясти головой.
