повторялось еще несколько раз, так что когда дело дошло до шитья — кривые в доску были не только Барин и Фери. Королева тоже уже мало чего соображала. Впоследствии она рассказала об этом вот что:
— Хуй ли вы думаете, легко швейной иглой руку зашить? Когда кровь хлещет так, что почти ни хуя не видно! Фери едва успевал на рану воду из чайника лить. Целый таз кровищи бавленной натекло! Да и как тут шить? Я всю кожу в комок собрала и обметала по краю, как меня в детстве учили, еще на «мягкой игрушке». Ниток извела чуть не полмотка, а получилось не очень. И, что обидно — крови меньше не стало, скорее наоборот!
Пришлось плюнуть на все и тащить Кузьмича в травму при «1-м Мединституте», рискуя напороться там на недавнего «спонсора». Местный врач, как только увидел руку Кузьмича, которую Королева в исступлении проколола иголкой свыше тридцати раз — побледнел и вытаращил глаза.
— Что у вас с рукой? — спросил он, подцепляя пинцетом торчащие из стянутой в комок кожи концы некогда зеленых ниток. — ЧТО ЭТО ЗА ХУЙНЯ?
— Это мне друзья руку зашивали, — спокойно ответил Кузьмич. — А ниток другого цвета у них не нашлось.
— Не нашлось ниток, говорите? — спросил врач, удивленно качая головой. — А вы уверены, что эти люди ваши друзья?
Как-то по зиме мне позвонил один знакомый и заявил, что у него дома сидит какой-то москвич, вроде бы знакомый Дурмана. Этот тип только что дезертировал с военной службы, а из одежды у него есть только тапочки, футболка и спортивные штаны. Так вот, поинтересовался знакомый — не хочу ли я принять участие в судьбе этого человека?
— Ясное дело, хочу! — ответил я. — Мы его у тебя забираем!
Через пару часов Крыса Московский[196] уже сидел дома у Кримсона и пил чай. Это оказался человек среднего роста, плотной комплекции, с непримечательным круглым лицом. Он был обрит практически налысо и немало избит, что объяснил конфликтом с бывшими сослуживцами. Крыса рассказал нам печальную историю о том, как тяжело ему приходилось в части и как он бежал, отчаявшись выжить среди нескольких сотен озлобленных на весь мир дагестанцев. Так как он сказался едва ли не братом Дурману, то мы вмиг раздобыли для него одежду, обувь и устроили к Крейзи на постой. Отправлять его в Москву «на собаках» мы побоялись, так как дезертира наверняка объявили в розыск. Поэтому Крыса завис у нас и за неделю неплохо прижился.
В воскресенье мы взяли его с собой в Удельный Парк, где собиралась охочая до драки палками ролевая общественность. Среди собравшихся оказался мой одноклассник Лан, давно отколовшийся от нашего коллектива и взявший моду тусоваться с какими-то совсем уже непонятными ролевиками. Завидев это сборище, Крыса решил немедленно до них доебаться.
— Эй, вы! — начал он. — Кто из вас будет со мной драться? Есть среди вас мужики? В качестве комментария к своим словам Крыса сжимал в кулаке метровый обрезок выданной ему братьями железной трубы.
— Ну? — снова заорал Крыса. — Вы что, гондоны — не слышали, что я сказал? Признаю, что тогда мы не уследили за ситуацией. Думали, что трезвомыслящий человек в незнакомом городе будет вести себя несколько сдержанней, и, прежде чем доебываться до людей, по крайней мере наведет о них справки. Но Крыса рассудил обо всем по своему.
— Что ты сказал? — услышал я голос Лана. — Кто гондон? Ну-ка, иди сюда!
Мы расположились неподалеку с водкой и бутербродами — но только и успели, что обернуться на голос. Самоуверенный Крыса бросился вперед, свирепо размахивая трубой, но Лан в считанные секунды оборвал это порыв. Сам Лан был вооружен обрезком трамвайного поручня длинной едва ли в полметра, но неравенство оружия нисколько его не смутило.
Бах, бах! Куски железа сшиблись с оглушительным грохотом и звоном, мелькнули смазанные сумасшедшим движением руки — и Крыса выронил трубу и стал заваливаться на бок, со стоном прижимая руки к лицу. Между пальцами у него хлестала кровь, что неудивительно — обрезком поручня Лан насквозь пробил ему щеку. Получилась дыра, в которую можно было при желании просунуть три, а то и четыре пальца.
Пришлось тащить раненого Крысу домой к Кузьмичу, где я заделал ему щеку, наложив пластырем несколько кривых, уродливых швов. Получилось не очень, так что когда Крыса курил — сигаретный дым тонкими струйками выходил сквозь рану наружу, порождая отвратительные кровавые пузыри. В память об этом случае на лице у Крысы остался неизгладимый след, и поделом — «Бог шельму метит». Говорю же я так вот почему.
Через пару дней после этого случая мне позвонил Крейзи и сообщил, что у его матери пропало золото — обручальное кольцо, серьги и несколько цепочек. Произошло все это буквально вчера — в тот самый день, когда Крыса Московский окончательно распрощался с Крейзи и переехал от него к Кузьмичу. Дальше события покатились, словно снежный ком.
Сначала к Кузьмичу домой ворвались работники военкомата, которые схватили Андрюху и уволокли его на городской сборный пункт, а оттуда — во Мгу, служить в железнодорожных войсках. Ночевавшего там же Крысу «вербовщики» не тронули, и наш гость не преминул воспользоваться удобным моментом.
Сославшись — дескать Андрюхе в части всяко понадобятся деньги, Крыса развел маму Барина на некоторую сумму и скрылся в неизвестном направлении. Узнали мы это, ясное дело, уже несколько позже, от матери Кузьмича.
Тут нам все стало более-менее ясно, непонятно было только одно — где искать эту мерзкую гниду. Мы полагали, что Крыса сгинул бесследно — но нет. С утра в среду «московский гость» позвонил Кримсону, и между ними состоялся вот какой диалог:
— Уезжаю я, — заявил Крыса, — домой, в Москву. Но раз уж вы мне так помогли, я хочу и для вас сделать что-нибудь хорошее! У меня есть связи по Москве, так что я могу пробить вам задешево партию компьютеров. Предоплата там…
Судя по всему, Крыса недооценил степень нашего общения — полагая, что грабит и разводит малознакомых людей. Или просто пожадничал. Потому что в ответ на столь «щедрое» предложение Кримсон тут же предложил встретиться вечером на Черной Речке и «все обсудить». На том и порешили.
Около восьми Крыса нарисовался на Речке, где ему предложили проследовать в «одну квартиру» на Пионерской, где мы «сможем выпить», «переночевать» и «решить финансовые вопросы». На свою беду, Крыса не расслышал намека, сквозившего в этих словах.
К мифической «квартире» решили идти пешком. Сначала двинули по Савушкина, затем решили «срезать» через Серафимовское кладбище, а под конец вышли к огромному пустырю, посреди которого возвышалась заброшенная бетонная конструкция примерно сорока метров высотой. Путь проходил меж почерневших от времени решеток и заснеженных могил, уличного освещения практически не было. Лишь при входе на кладбище колебался под ледяным ветром синий цветок вечного огня, на котором местные бомжи по ночам готовили картошку с бобами. По ходу Крейзи решил взбодрить Крысу вот какими историями:
— Приколись, места тут настолько глухие, что труп человека до весны найти практически невозможно. Понимаешь меня?
— Э-э… — от такого начала Крыса несколько опешил. — Ты это к чему?
— Как это к чему? — удивился Крейзи. — Я же говорю — если тут кого-нибудь ебнуть, труп до самой весны в снегу пролежит!
— И… что? — вроде бы спокойно переспросил Крыса, но его выдал взгляд, нервно скользнувший по окружающим его братьям. — Куда мы идем?!
Немного ума у Крысы все-таки было, так что когда мы пролезли через дыру в заборе и начали подниматься по обледенелой лестнице на шестой этаж — его уже вовсю колотило. И, надо сказать, было с чего — до того правильно мы выбрали место для нашего разговора. С шестого этажа местного «кричи-не- кричи» открывается чарующий, удивительный вид. В здании не успели построить стены, так что вся конструкция представляет собой исполинские бетонные столбы, разделенные на шесть этажей обледенелыми плитами перекрытий. Потолки здесь метров по шесть, поэтому с верхнего яруса виден едва ли не весь город.
