— Ну ты не очень-то командуй моими хлопцами, — слабо возражает Фиалка.
— Петр Яковлевич, ты же пойми, твое место, по самому-самому честному, сейчас в госпитале.
«Пусть отлежится в госпитале, — подумал я, — авось выживет в этом аду».
А бой с каждой минутой становился все ожесточеннее. Доносят: танки противника прорвали наш правый фланг.
— Командир, я туда! — крикнул комиссар Пивоваров и уполз по ходам сообщения, остановить его я уже не мог.
Там, на правом фланге, неравный бой вели пулеметчики лейтенанта Н. А. Василяна. Убили командира расчета, ранили пулеметчика. Василян ложится к пулемету, рядом, не говоря ни слова, Пивоваров. Пехота противника бежит.
Бывшего бакинца, ныне инженера одного из крупнейших ереванских заводов, Николая Арташесовича Василяна я встретил после войны. Мы снова вспомнили тот бой.
Пивоваров подает и подает ленту.
И вдруг Василян чувствует, что Пивоварова нет. Пивоваров убит.
Нет комиссара Пивоварова, я не знаю утраты горше. На войне горька любая утрата. Но каждая в тот момент, когда она постигает тебя, кажется горше всех. Нет Пивоварова, нет друга и спасителя. Нет человека, который в первую же встречу показался знакомым всю жизнь. «Командир, — любил он говорить, — ты думай о том, как полку достигать победы в бою, остальное доверь мне — дисциплину, сознательность, снабжение… Не подведу».
Он не подводил. Он был из славной когорты старых кадровых комиссаров Красной Армии. Это о таких, как он, наверное, впервые кто-то сказал: душа полка…
Весь следующий день, несмотря на все хлопоты, я не мог заставить себя забыть хоть на минуту о Пивоварове.
«…Командир, можешь верить, не подведу», — не шли из памяти его слова, его интонации.
Сам того не замечая, я забрел во второй батальон. Улегся к станковому пулемету и короткими очередями обстреливал немецкую пехоту — нужно было дать выход потребности вот так, буквально физически, отомстить за Пивоварова.
Еще очередь, еще… Кто-то за моей спиной всунулся в окоп, тяжело дышит. Не отрываясь от пулемета, спрашиваю:
— Кто там еще?
— Товарищ командир, разрешите обратиться.
— А после не сможете? Тоже нашли время! — отвечаю в сердцах, не оборачиваясь.
— Разрешите доложить. Вновь назначенный комиссаром вверенного вам полка старший политрук Скирдо прибыл для прохождения службы.
Кто-кто? Что-то очень знакомая фамилия. Оборачиваюсь. Передо мной молодой человек со шпалой на петлице.
— Повторите, как ваша фамилия?
— Скирдо.
— Митрофан Павлович?
— Да, — растерянно отвечает старший политрук. — А вам разве уже обо мне докладывали?
— Нет еще.
— Откуда же…
— Откуда знаю вас по имени и по батюшке? У меня пока память хорошая. Ведь это вы дней за пять до начала войны, читая лекцию о международном положении, заявили во всеуслышание: «В случае расширения орбиты мировой войны наш враг номер один — Германия»?
— Я…
Впоследствии война раскидала нас с М. П. Скирдо по разным фронтам, но, видно, суждено нам было встречаться неожиданным образом. Вскоре после окончания войны в Москве, в толчее самого оживленного перекрестка, я вдруг нос к носу столкнулся с полковником М. П. Скирдо — впоследствии профессором Академии Генерального штаба, доктором философских наук. Труды его, посвященные отражению борьбы материализма и идеализма в истории развития военно-теоретической мысли, о роли народных масс и личности в современной войне широко известны в кругах военных ученых…
Ночь прошла относительно спокойно.
С первыми же лучами солнца в небе появились десятки пикирующих бомбардировщиков противника.
За неполный час от Чернева не осталось ровным счетом ничего. Дым и пыль не успели рассеяться, как последовала артиллерийская подготовка. А потом двинулись вражеские танки и пехота.
Казалось, такой удар невозможно выдержать. Связь с дивизией потеряна, помощи ждать неоткуда. Выдержат ли нервы бойцов?
Выдерживают. Батарея старшего лейтенанта И. Ф. Зыбина, перед тем как погибнуть, успела уничтожить тридцать фашистских танков. Бутылками с горючей смесью подожгли по два-три танка сержанты Калиниченко, Стуканев, красноармеец Слабоданюк, старший лейтенант Близнюк.
Ценой больших потерь, бросив в сражение множество новых танков, враг прорвал нашу оборону.
Танки двигались в направлении нашего командного пункта, медленно, опасливо, по огородам, подминая под себя стебли кукурузы, коноплю, кустарник, ведя на ходу огонь из своих пушек и пулеметов. Они постепенно окружали нас.
Калиниченко решительно придвинул к себе противотанковые гранаты.
В тот же момент на плечо ему легла рука Слабоданюка:
— Погоди, сержант, дай-ка я…
Он взял левой рукой у Калиниченко одну из гранат, в другой руке у него была зажата бутылка с горючей смесью.
— Не лезь поперед батьки, — проворчал Калиниченко. И они двинулись оба навстречу танкам. До танков осталось метров тридцать-сорок.
Траншеи замаскированы, танкисты их не замечают. Откинулись люки на двух башнях, высунулись двое в черных шлемах. Старший лейтенант Близнюк бьет по ним из пистолета, его поддерживает из автомата сержант Стуканев. Мертвые тела немецких танкистов проваливаются в люк.
Но траншея демаскирована, и вражеские танки, резко заскрежетав гусеницами, ползут в нашу сторону. Однако к ним уже приблизились Калиниченко и Слабоданюк — летят бутылки и гранаты, две машины вспыхивают, остальные, отстреливаясь, пятятся назад. Новая волна танков. И снова бой. Смертельный бой.
— Знай наших, знай гвардейцев! — кричит в исступлении Слабоданюк, швыряя навстречу черной машине очередную гранату. — Стоим насмерть!
— Врешь, гад, не пройдешь… — вторит ему Калиниченко. А сам уже еле губами шевелит, испекшимися, закусанными до кровоподтеков. Видно, ранен, но даже перевязку сделать некогда.
Вечером мы все-таки получили команду отойти на восточный берег реки Клевень. Под прикрытием дыма и темноты через широкую болотистую пойму остатки полков перебрались на другой берег. Там нас поджидал генерал Акименко. Подошел ко мне, обнял, поцеловал.
— Спасибо.
— Вот все, что осталось от гвардейского полка, товарищ генерал, — обвел я рукой редкие шеренги бойцов.
— Полк дрался геройски, со славой.
— Но Пивоварова-то больше нет…
Акименко обеими руками сжал мои руки.
3 октября Орел пал. Создалась угроза Курску. Наша дивизия была отведена для обороны этого города. Командование понимало, что бои на этом направлении играют немаловажную роль в новом наступлении противника на Москву. Как известно, этот замысел врага, которому он дал помпезное кодовое наименование «Тайфун», оказался порочен и потерпел позорный крах, с которого начался закат военной славы вермахта. Но не стану забегать вперед, отмечу только, что, сознавая ответственность за обороняемый под Курском рубеж, советские войска дрались с удвоенной силой, большое участие в оборонительных мероприятиях
