то виноватое. Недоуменно поглядел на него.
— Да, командир… Лучше признаюсь: это я Кривошеину про вашу ногу сказал.
— Значит, доносить на меня решил — и еще улыбаешься?!
— А иначе на вас управы нет. С такой ногой и до гангрены недалеко.
— Гангрены, говоришь?! — вскипел я, вспомнив, что это буквально слова Кривошеина, и теперь уж окончательно поверив, что мой политотделец действительно «донес» на меня. — В бой без меня, значит, да?
— Командир! Сначала вылечитесь, а потом «на бой кровавый, святой и правый», — напел он, стараясь свести все к шутке.
Кортелев вообще, наверное, дня без шутки не мог прожить. Я решил сыграть на этой его струне.
— Слушай, Кортелев, давай шутку сыграем, а? Я буду лечиться, слово даю, только не в госпитале, а в тылах бригады, а?
— Как это — в тылах бригады? — не понял Кортелев.
— А так: в щели какой-нибудь примощусь, никто меня не заметит, и с обозом вслед за вами. Понимаешь? Ну а вы ко мне с донесениями и от меня…
— Ага, — улыбнулся Кортелев.
«Клюет», — обрадовался я.
— А ты доложишь по тому же адресу, куда уже докладывал, что комбриг, дескать, в госпитале. Славная шутка получится, а?
Кортелев опять широко улыбнулся:
— Отличная шутка. Кавказская шутка. Всем понравится, кроме гангрены.
— Тьфу, чтоб тебя! — в сердцах махнул я рукой на непреклонность своего комиссара. — Скажи Богомолову, пусть людей построит — попрощаюсь.
И ушел, назло ему не опираясь на костыль, а неся его в руке.
Перед отъездом в госпиталь я решил — хоть сам проверю готовность людей к завтрашнему наступлению.
За меня оставался начальник штаба бригады Н. В. Богомолов. Доверял я ему как себе, но момент был такой, что Богомолов на меня не обиделся.
И вот ковыляю вдоль строя, не столько оружие осматриваю, сколько в лица вглядываюсь: вот они, мои ребята — танкисты, мотострелки, артиллеристы, саперы, — загорели под летним солнцем, вид бравый. Таким сам черт не брат. Еще бы, средний возраст солдат и офицеров — двадцать лет, большинство комсомольцы, немало коммунистов.
Вот Г. К. Карпинос, командир танковой роты, со своим экипажем в оборонительных боях шесть вражеских танков подбил. Вот И. А. Никитин — пять танков на счету. А это П. И. Поспеловский, бронебойщик, тоже пять танков поджег. Из ружья! Останавливаемся около него с Богомоловым и Кортелевым. Солдат четко представляется:
— Рядовой Поспеловский! — а сам улыбается, мы с ним старые знакомые, сколько дорог прошли — от самого Ржева, не меньше.
— Ну как дела, Поспеловский?
— Везде поспеваю, товарищ полковник! — под общий смех отвечает солдат. С таким не соскучишься.
Вечером опять позвонил комкор, возмутился, что я еще не уехал в госпиталь.
Уехал наконец. В полевом госпитале ногу загипсовали, уложили меня в какой-то беленькой хате — до Украины-то каких-нибудь сорок километров.
Лежу. Тепло, оконце приоткрыто, видно звездное небо. Дожди прекратились, дороги просохли. Завтра наступление. Уснуть не могу, куда уж там…
Время как остановилось, не шелохнется. Танки сейчас все росой покрыты, стоят замаскированные в оврагах, в рощах. Почему птицы не поют? Нету птиц — война распугала…
И вдруг среди этой ночи и тишины далекий голос. Пусть не Козловский, но как поет!
Толкаю костылем окошко, чтоб пошире открылось, и еще лучше слышу песню, доносящуюся издалека:
Где же ты, танкист, покинул свою дивчину? Где она теперь — ушла на фронт, успела пробраться к партизанам? Или томится в бараках Майданека? Или, угнанная в неволю, гнет спину на опостылевший рейх?
Сколько же тоски может вместить в себя непритязательная мелодия… И когда получит солдат ответ на мучительный свой вопрос? Только когда на своем танке войдет в родное село. Дойдет ли, улыбнется ли ему военное счастье — не подорвется ли на противотанковой мине, не сгорит ли в своем танке…
Сейчас он сам и не думает об этом. В войну к каждому приходил страх, приходил не раз и не два. В эту ночь, в предчувствии встречи с родной землей, какой уж у этого парня может быть страх. Дай ему бог дойти до родного дома…
Встает заря. Клубится дымка над лощинами и оврагами. Это вот-вот начнется. Знаю, что вчера командиры бригад и корпусов, командующие армиями с оперативными группами заняли свои наблюдательные пункты, на КП фронта прибыл представитель Ставки маршал Г. К. Жуков.
Смотрю на часы. 5.00. Вот оно!
Землю потряс страшный грохот. Началась мощная артиллерийская и авиационная подготовка. По врагу били тысячи орудий и минометов, его позиции бомбили сотни самолетов. Представляю сплошную пелену дыма над вражескими укреплениями. Там, наверное, уже все перемешано. А бомбы все падают, падают. Прошло уже полтора часа, а артподготовка все продолжается.
Дрожит земля на десятки километров. В грохоте тонут все звуки. Кажется, это предел возможного. Но вот грохот еще мощнее, к нему теперь примешивается вой эрэсов гвардейских минометов. А в небе волна за волной идут наши бомбардировщики. Гула моторов не слышно, его заглушают артиллерийские раскаты, но зрелище это настолько величественно, что, как потом рассказывали, бойцы вставали в окопах во весь рост, восторженными криками приветствуя наших соколов.
Штурм переднего края обороны противника начался в 7 часов 55 минут. К 12 часам 5-я гвардейская армия прорвала две позиции главной полосы вражеской обороны и углубилась в нее километров на четыре-пять, однако дальнейшее наступление замедлилось.
Тогда командующий Воронежским фронтом генерал Н. Ф. Ватутин ввел в бой передовые отряды 1-й и 5-й гвардейской танковых армий. Сила удара общевойсковых армий была наращена, прорыв главной полосы вражеской обороны завершен, главные силы танковых армий вошли в прорыв для развития успеха в оперативную глубину. В первый же день наступления советские войска вклинились в расположение противника до двадцати пяти километров.
5 августа Степной фронт возвратил Родине Белгород. В этот вечер прозвучал в Москве первый артиллерийский салют в честь победителей — в честь освободителей Орла и Белгорода.
Еще в зимнюю кампанию 1942/43 года советское командование впервые применило прием последовательного наращивания усилий войск при развитии оперативно-стратегического наступления. Но наиболее ярко и эффективно этот метод был использован в наступательной фазе Курской битвы.
7 августа начал наступление Западный фронт — на Смоленск, вместе с ним Калининский и Юго- Западный, 18-го — Южный фронт. Это стало характерной особенностью наступления лета и осени сорок третьего — последовательность ударов советских фронтов. Как пулеметная очередь, по всей линии советско-германского фронта.
Сейчас бывшие генералы вермахта, пытаясь в своих мемуарах оправдать поражения фашистской армии, твердят, что советские успехи — за счет переброски войск с других фронтов. Однако если
