подсчет имеется?
— Все строительство в Журавлях и на двух хуторах, с зелеными насаждениями, с благоустройством улиц, домов, с шоссейной дорогой от Янку-лей до Птичьего, — отвечал Иван, — потребует примерно тридцати двух миллионов рублей. По три миллиона двести тысяч в год.
— Сколько уйдет на жилища?
— Примерно половина.
— Попутный вопрос! Тот метр жилища, каковой, Иван Иванович, ты обрисовал нам, сколько потребует рубликов?
— Около шестисот, — сказал Иван. — Но можно и удешевить, если механизировать строительные работы.
— Да… Дороговато!
— Чего дороговато? Умножь шестьсот на пятьдесят. Думаешь, Лысаков или Гришка Книга меньше вбухали в свои дома?
— Не согласный я! — пискливо, с хрипотцой крикнул Игнат Антонов, стоя на погребе. — Не согласный я и прошу слово!
— С чем, дедусь, не согласны? — спросил Закамышный.
— С кумом Антоном мы несогласные!
— Может, не согласный с Шустовым или с проектом? — Закамышный развел руками. — А при чем тут твой кум?
— Зараз поясню. — Игнат спустился с погребка, как с холмика, подошел к веранде и повернулся к собранию. — В том-то, граждане, вся и штука, что мы с кумом несогласные! Послушайте и войдите в наше бедственное положение… Мы с кумом поджидали того часу, когда нас поселят в удобную квартирку. Сколько разов приходили в Журавли поглядеть: что рисует сынок Ивана Лукича? Надеялись в скором времени переселиться в Журавли и зажить спокойной жизнью… А что получается? Вербовцы и куркульчане, выходит, лучше нас, их переселяют в Журавли, а мы как горевали на хуторе, так и останемся там. А перед законом все мы равные! Так почему вербовцы и куркульчане перемещаются в Журавли и вселяются в красивую жизнь, а нашему Птичьему достается одна асфальта? Не годится, Ваня, такой твой диплом! Мы с кумом первые, как только приехал Иван Иванович, на полной сознательности отрешились от собственности. Не захотели возводить свои домишки, так как всей душой потянулись к той счастливой жизни, которую нарисовал Иван Иванович… А получается то, что нас в ту жизнь не пущают! Вот, Яков Матвеевич, через чего мы несогласные! Надо все хутора гуртовать в кучу! — Игнат кашлял и задыхался. — Хватит с нас хуторской жизни, насытились по горло! И ежели партия призывает двигаться в коммунизм, то надо идти туда всем вместе!
Во дворе поднялся такой шум и возникло разом столько возгласов, что толком разобрать, кто о чем говорил, было невозможно. Собрание разделилось на две половины: одна стала на сторону кумовьев из Птичьего и готова была хоть завтра начать сносить хутора и строить новые Журавли, другая считала, что хотя дело это и важное, но торопиться и пороть горячку не следует. Нужно все обдумать, обсудить…
— Братуха! — крикнул Григорий, прячась за чужие головы. — Слышишь, братуха! Ни твои чертежи, ни та заманчивая квартирка с клозетом мне и даром не нужны! И никому, кроме этих выживших из ума стариков, твоя затея не нужна!
— Гришка взбесился!
— Без Ивана Лукича ничего решить мы не можем, — командирским баском сказал Лыса-ков. — Погалдели, потолковали, а решать будем на правлении…
— Тебе хорошо решать на правлении. У тебя своя скворешня стоит! А мы все можем решить!
— Ежели народ пожелает…
— Погодите! В самом деле, почему среди нас нет Ивана Лукича?
— Шустов же тебе сказал: испужался Иван Лукич…
— Не может того быть! Иван Лукич не из пужливых…
— Решать без Ивана Лукича!
— Игнат и Антон, какое ваше предложение?
— Им подавай красивую жизнь!
XIX
Кто бывал на колхозных собраниях, тому знакомы и этот разноголосый говор, и выкрики с мест, и развеселый шум-гам, и галдеж, и разговор хором. Если же говорить о журавлинцах, то люди тут особо крикливые, и поговорить на любой сходке они мастера. Собрания тихие, молчаливые, когда речи не говорят, а читают, и читают скучно, когда члены президиума, прикрывая ладошкой рот, либо зевают, либо сладко дремлют, обняв ладонями голову, — такие мирные, убаюкивающие собрания в Журавлях давно вышли из моды. Тут любят сходки горячие, шумные, похожие на спектакль, когда ни один человек не заскучает и о сне не подумает. Любят сходку бурную, как речка в разлив, и крикливую, как базарная площадь, и веселую, как свадьба…
Таким и было собрание во дворе Ивана Лукича. Страсти тут разыгрались и так разошлись, что Яков Матвеевич перестал усмирять людей. Он сам то смеялся, слушая какую-либо тетю Дусю, то, махнув рукой, терпеливо ждал, пока собрание само по себе успокоится, и тогда предоставлял слово новому оратору. Выкрики с мест не умолкали. Даже такого опытного говоруна, как Ефим, забросали репликами, и он, бедняга, не знал, что отвечать… Только Иван был молчалив и грустен. Не ждал, что журавлинцы станут говорить о его дипломе так, точно им необходимо тут же решить: одобрить его или отвергнуть, забраковать. Чуткое к чужим замечаниям ухо Ивана в разноголосом говоре улавливало то, о чем сам он раньше и подумать не мог; что ему нужно либо исправить, либо дополнить… Пожилая женщина, с болезненным, худым лицом, подошла к веранде и, не прося слова, сказала:
— Ваня, сынок, послушай, что я тебе скажу… И ванночки, и нужнички, и там все иные удобства придумал правильно. Мы тоже люди и от счастья своего не откажемся… Но как же, сынок, быть с коровой? В тех своих чертежиках про корову забыл. Куда ее притулить? В спальню?
Полетели возгласы со всех сторон:
— Тетя Дарья, привыкай жить без коровы!
— Как рабочие? Пошел в магазин, подоил…
— Нас с рабочими не равняй! Мы без коров не проживем!
— А ведь верно подметила Дарья! Почему в таком важном деле про корову забыли?
Иван краснел и молчал. Не знал, что ответить. Тут была его оплошность. Для того чтобы журавлинцы думали, что он-то эту свою оплошность исправит, что архитектор знает, как быть с домашними животными, Иван стал что-то записывать в блокноте. Сам же думал: «Вот это тебе, Иван, экзамен, вот это защита диплома…»
Собрание шумело, один выступающий сменял другого… И пока журавлинцы с великим старанием обсудят диплом Ивана Книги; пока прошумят все речи — и длинные и короткие, и нужные и ненужные, и смешные и серьезные; пока люди выскажут свои мнения и сомнения, свои предложения и пожелания, — мы тем временем попробуем все же отыскать нашего Ивана Лукича. И если нам не удастся доставить сюда этого само- нравного усача, то мы хоть посмотрим, чем же он занят в тот момент, когда в его дворе, можно сказать, решается судьба «Гвардейца».
Ни ехать в Грушовку, ни разыскивать Ивана Лукича в пивной или в чайной, к счастью, не пришлось. Он, оказывается, был тут, на собрании… Возвращался из Грушовки и еще на мосту заметил в своем дворе огни, похожие на зарево пожара. Вслух подумал: «Митингуют… Без меня обходятся. Вот оно, какая штука… А я, дурень, утешал себя, будто без меня люди и шагу ступить не смогут. А они ишь идут, и шаг-то какой… Ай, дурень старый! Ай, дурак малохольный!..»
— Иван Лукич, что вы такое шепчете? — спросила Ксения, выезжая на главную улицу.
— Молитву! — зло ответил Иван Лукич. — Притормози, Ксения!
Сказал Ксении, чтобы ехала в гараж, а сам, крадучись, прошел берегом Егорлыка и вскоре оказался в
