соседке.
— Ай да молчун, ишь мозги вправляет! — Сергей захлопнул книгу. — Пошли!
Они прошли по тропке сзади беседующих, и оба узнали Наташу Лаптеву… Наташа была в открытом сарафане салатного цвета. Туго заплетенная коса золотистой змейкой спадала на худенькие плечи.
Витька почувствовал, как поднялась в нем обида. «В новом сарафане перед этим пижоном щеголяет», — со злостью подумал он, посмотрел на Сергея и промолчал. Мохнатые брови сошлись у Сергея на переносье.
Долго шли молча. Наконец Сергей не выдержал:
— Ты знаешь, как это называется? Самое настоящее предательство! Ты как хочешь, а я с ней и разговаривать не желаю!
— Эх, Наташка, Наташка! — махнул рукой Виктор и замолчал. У Витькиного дома друзья расстались.
И все-таки вечером Виктор пошел к Наташе. Нужно было забрать проявленные пленки.
— Что ты сегодня такой пасмурный? — спросила его Наташа, выглядывая из-за калитки. — Заходи в дом, отберем вместе.
— Не пойду! — буркнул Виктор.
— Да что с тобой? — удивилась Наташа, в ее глазах блеснули лукавые искорки. — Ты не заболел?
— Кто из нас заболел — это еще вопрос! — рассердился Витька. — Мы сегодня возле пруда видели двух больных.
— Ах, вот в чем дело, — засмеялась Наташа и кокетливо перебросила косу с одного плеча на другое. — А я-то думала…
— Ничего ты не думала! Мы добиваемся, чтобы этих двух лоботрясов вообще из города выдворить, а ты с одним из них любезничаешь. Чудесная парочка, гусь да гагарочка — Аполлон Мясников и Наталия Лаптева. Роскошное словосочетание!
— Ну, знаешь… — нахмурилась Наташа. — Вы с Сергеем забываете, что людей можно убеждать и перевоспитывать, даже не подвешивая их для этого на березах. Аполлон и Васька совсем разные люди.
Витька чувствовал, что в чем-то Наташа права, но не хотел согласиться.
— Ах, какие мы нежные! — паясничал он. — Нельзя человечков на березах подвешивать. Им нужно душеспасительные сказочки рассказывать.
Наташа круто повернулась, быстро взбежала на крыльцо и скрылась в доме. Через минуту она вернулась с жестяной коробкой из-под киноленты.
— Держи, здесь все, — протянула она Виктору коробку. — Без меня разберетесь!
— Уж как-нибудь! — буркнул Виктор и, не попрощавшись, пошел домой.
Наташа долго смотрела ему вслед: «Ах, какие они еще дураки, и Витька и Серега! Какие сердитые и милые дураки!»
«ПРОБОВАНО»
В приемной председателя исполкома было людно, как всегда перед заседанием. Иван Лукич Дремов, которому то и дело задавали вопросы, отвечал невпопад и «терзал» папиросу за папиросой.
«Безобразие! — негодовал он про себя. — Включают в повестку дня вопрос о Васькином боре и ставят меня в известность всего лишь за два часа до исполкома. Все математик этот под меня яму копает! Рыбная история тоже, наверняка его рук дело».
Рядом громко разговаривали, Иван Лукич прислушался.
— В нашем сельсовете уже давно известно, что за «тигр» такой орудует. А ведь, говорят, хотели из этих «тигров» уголовщину сделать. Знать, встали они, «тигры»-то, кой-кому из начальства поперек горла! Ох и шуткуют резко!..
— У меня в Кузнецовой пастух был. Пастух-то, надо сказать, хороший, да в брюхе больно плечист. По уговору все лето владельцы коров пастуха кормили. Чья очередь подходит, та хозяйка для него и печет, и жарит, и парит. А уж чтобы к обеду чарку не подали — такого и вовсе не бывало. Короче — не жил он, а прямо-таки благоденствовал. Нет же, мало ему показалось. Придумал для себя специальное угощение. Выгонит с утра стадо на пастбище, а сам на старицу, диких утят ловить. Видишь ли, шашлыков ему хочется. Пробовали его урезонить, да куда там! Я, говорит, утят не в вашей стайке ловлю и не ваша забота. И вот слышу как-то на улице превеликий шум. Выглянул из окна — что за картина! Вышагивает по дороге наш пастух в одних, простите, кальсонах. Женщины над ним потешаются, а он бровью не ведет, чинно двигается прямо ко мне. В руках — бумаженция. А в ней сказано, что нарушителю закона об охоте на водоплавающую дичь пастуху Зотову выносится на первый раз общественное порицание, что одежду он может получить у меня в сельсовете после того, как честно расскажет и признает свою вину. Подпись — «Тигр». Выслушал я Зотова, глянул — и действительно: лежит на скамье узелок — его брючишки и майка. С той поры наш пастух утятины в рот не берет: тошнота появляется. Хе-хе-хе!..
Иван Лукич слушал эти рассказы и злился. Пильщики три дня подряд не хотят выйти на валку леса в Васькин бор. Сколько крови и нервов испортила Ивану Лукичу эта история. Кто-то рано утром опечатал сарай, в котором хранились бензопилы. Иван Лукич сам отправился на место происшествия. В пробой и дужку замка была продернута бечевка. Концы ее покоились на фанерном квадратике, увенчанном сургучным наростом с круглой гербовой печатью в центре. Никто не знал, чьих это рук дело. Не знали, но все же не решались до выяснения открыть склад. Вызванный начальник милиции Ильиных определил, что печать поставлена обычной пятикопеечной монетой.
Вопросов в повестке дня было много, и Лукич, волнуясь, ждал, когда очередь дойдет до разговоров о Васькином боре. Наконец, председатель предоставил слово учителю Алексею Ивановичу Жукову. Алексей Иванович сказал, что бор надо сохранить, что нельзя разрешать Дремову рубить его.
— Я пригласил сюда старейшего лесника, товарища Антонова, — закончил Алексей Иванович. — Прошу выслушать его.
— Как? — спросил председатель у присутствующих.
— Пусть говорит!
К столу президиума вышел дед Сергея, помялся, не зная, с чего начать речь, и вдруг, глядя в лицо Ивану Лукичу, начал как-то уж очень «не по-совещательному».
— Лес у нас знатный, Васькин-то бор. Только не с той стороны, товарищ Дремов, ты начал к нему руки прикладывать: для строительства межрайонной базы древесины найти нетрудно. В лесу ведь мы живем. А Васькин-то бор… Сейчас преподам все в лучшем виде. Знаете, в старину книги разные выпускали с советами всякими. Как там лошадь от сапа вылечить или ожоги пользовать. Конечно, дурости там много имелось, но и правильные советы были. Перед испытанными советами всегда ставилось слово: «Пробовано». Пробовано! И руками, и пеленкой, значит, пробовано. Васькин бор у нас, коли взглянуть на стволы, ровный, как по линейке. Не дикорастущий он, товарищи, а саженый. Когда-то, давным-давно, тому назад лет сто с хвостиком, в лесу этом остатки, слышь, пугачевского войска прятались. Потом пришли в наши места царевы солдаты — людей побили, а бор спалили, чтобы извести крамолу. Через год, может и два, вышли на пепелище заводские работные людишки — завод-то наш старинный — и посадили деревья. Возродили, значит, память о смелых людях. Подрос борок. Стали люди в нем устраивать пикники да гуляния. С пятого года сходки-маевки рабочие в бору проводили, а в гражданскую бабы с ребятишками от Колчака прятались… А уж как Советская власть пришла, вовсе в бору весело стало. И войну бор выстоял. На заводе дров не было. В домах одни женщины остались. На себе за десять верст бревна таскали, а бор не тронули. Я в ту пору тоже в лесниках ходил. Идешь, бывало, по бору, глядишь: обняла сосну молодайка, заливается слезами. Знать, с фронта вместо мужика казенная бумага пришла. Смело можно перед Васькиным бором «Пробовано» ставить. Так-то, товарищи!.. А тут вдруг, на тебе, приехала экспедиция невесть откуда.
