– Если обе головы глупые, то получится в два раза глупее, – довольный, сказал Николай. – Но у нас-то с тобой умные головы.
Сережка заплескался над раковиной. Николай вышел на кухню.
– Скоро вся зарплата будет уходить на рыб, – впрочем, добродушно сказала Светка.
– Ничего, – сказал он – и увидел на чугунной сковороде пухлые багровые кольца сарделек. – Ну, Светка!… Где это ты откопала?
– В обед завезли, – сказала довольная Светка. – Пять килограммов взяла.
– И почем?
– Два десять.
– Здорово. Магазин-то цел?
– А их дальше подсобки никто и не видел. Всего-то двести килограммов привезли.
Сережка впрыгнул на кухню, как кенгуру.
– Садись, – сказала Светка, – хватит скакать.
– Это называется тройной прыжок, – сказал Сережка и ухватился за раковину – поехали в разные стороны ноги. – Мне чуть-чуть не хватает допрыгнуть… от ванной до стола.
– Садись, садись, – сказал Николай. – Санеев. Тугая дымящаяся сарделька ярко-розовой трещиной лопнула под ножом. Сережка равнодушно тыкал зубцами вилки в румяную, масляно блестящую кожицу: в отверстиях вспухали и лопались жирные пузыри.
– М-м-м… – промычал Николай, мотая головой: сочное, пряное, солоноватое мясо прижгло язык. – Красота-а…
– Папа, а когда мы пойдем в бассейн?
– Сейчас все брошу и пойдем в бассейн, – с легкой досадой сказал Николай словами из старого анекдота (отец с похмелья ползет к холодильнику с пивом, а в это время к нему подбегает маленький сын и кричит: «Папа, папа, а мы будем клеить самолет?!»). Он проглотил истекающее соком колечко сардельки и раздавил языком терпкую, обжигающе-холодную мякоть консервированного помидора. Нет, Сережка говорит дело: в секцию надо идти, и самое лучшее – в плавательную. Он сам мечтал заниматься плаванием, когда был мальчишкой, но… – Обязательно пойдем. На следующей неделе.
– А на этой нельзя?
– На этой нельзя, я в первую смену.
– Ешь! – прикрикнула Светка. – Ты посмотри, на кого ты похож. Тощий, как велосипед. Куда тебе плавать?
– Я жилистый, – сказал Сережка, быстро сгибая и разгибая тонкую руку и скашивая глаза на еле заметный бугорок, проклевывающийся между плечом и локтем. – В плавании толстые не нужны.
– Это ты зря, – сказал Николай. – Очень толстые, может, и не нужны, но мясо на костях надо иметь. А вообще, чем человек толще, тем он лучше держится на воде. Жир – он легче воды, понимаешь? А твои кости сразу пойдут ко дну… как гвозди.
– Не пойдут, – сказал Сережка. Он еще не съел ни одного куска, только превратил сардельку в розовую дымящуюся кашу. – У нас Андреюшкин…
– Ну-ка ешь, – рассердилась Светка, – хватит болтать!
– Правильно, – лениво поддакнул Николай. Он уже съел три сардельки, ему было тепло и покойно.
– Чаю? – спросила Светка.
– Водки, – добродушно сказал Николай и незаметно рыгнул.
– Счас, – сказала Светка и поднялась за чайником. Дымящаяся струйка заварки – цвета темного янтаря – клюнула перламутровое донышко чашки. Это был настоящий индийский чай, в жестяной лакированной банке со слонами и обезьянами. Банку подарил Васюков: такую нельзя было купить даже из-под прилавка.
– Папа, а водка вкусная? – спросил Сережка.
– Вот что ты говоришь? – бесцветным голосом – чтобы не заострять внимания – спросила Светка.
Николай пожевал губами. Действительно, глупость сказал.
– Нет, Серый, водка не вкусная, – вздохнул он. – Горькая, как… как алоэ.
«Сейчас спросит, зачем ее пьют…»
– А зачем ее тогда пьют?
Светка через плечо ужалила взглядом. Он часто заморгал и виновато оттопырил нижнюю губу – зная, что при этом широкое лицо его приобретает обиженное, глуповато-растерянное выражение. Потом по- настоящему растерялся: ч-черт, что же ему сказать?!
– Значит, так, – выручила Светка. – Если через пять минут ужин не будет съеден, птичий рынок в субботу отменяется.
– Будет, будет… – забормотал Сережка – и схватил столько, что щека вздулась колом.
Николай допил чай.
– Ну, я пошел. У меня хоккей.
– Хто игвае, фафа?… – пробился Сережка.
