Кабинет Галины был убран цветами, на стенах висели фотографии ярких, как бабочки, тропических лягушек, в углу стоял террариум, на четверть засыпанный песком, на поверхности которого лежала пресловутая Олегова кость. Сверху террариум обогревался лампочкой. Под этим источником света на все той же интимной кости моржа (нашедшей, кстати, свое отражение в русском фольклоре) грелось любимое животное Паши — ушастая круглоголовка. Паша поздоровался с Галиной, а затем проследовал к террариуму и пошевелил пальцем перед головой ящерицы. К удовольствию Паши, дремлющая под лампочкой рептилия приподнялась на лапах, закрутила, как собака-лайка, на спину хвост, так, что на его нижней стороне стали видны черно-белые полоски, широко разинула пасть отчего складки по бокам головы разошлись в стороны и от прилившей крови стали красными, зашипела и вцепилась в палец Паши. Лаборант счастливо улыбнулся. Он любил такие создания. Ящерица повисела на пальце Паши и плюхнулась на песок. Паша снова поднес к ней палец, но круглоголовка сменила тактику — ее тело стало быстро вибрировать и животное мгновенно утонуло в песке — спряталось.
— Не мучь животную, посмотри лучше, кого мне вчера подарил знакомый с Дальнего Востока, — сказала Галина и повела Пашу в угол к аквариуму.
Паша, проходя мимо стола в раскрытом сборнике научных трудов прочел название одного: «Попытка наблюдения за поведением гадюки, ползающей по вертикальной стене» и подумал, что он, пожалуй, и герпетологом никогда бы не смог стать.
В аквариуме неторопливо плавала небольшая, размером с ладонь, водяная черепашка. Паша поднес к ней руку. Черепаха мгновенно вытянула длиннющую змеиную шею и громко клацнула челюстями. Паша инстинктивно отдернул руку.
— Ты поосторожней с ней, а то без пальцев останешься. Это ведь трионикс — мягкотелая черепаха. Это тебе не круглоголовку дразнить, — сказала Галина.
Паша принялся гонять черепаху по аквариуму, стараясь поймать ее, и, вместе с тем, остаться с целыми пальцами. Наконец, он ухватил черепаху за задний конец панциря и вытащил трионикса из аквариума. Черепаха сучила лапами, изо всех сил вытягивала шею, и громко щелкала челюстями, не дотягиваясь до Пашиных пальцев всего на сантиметр.
Паше этот зверь понравился еще больше, чем круглоголовка.
— Ты это, не отдавай ее в зоопарк, — сказал он герпетологу. — Я ее кормить буду. Банку гуппи принесу. Пусть кушает.
Потом лаборант сменил тему.
— Полоумная тетка с давилками была?
Галина кивнула.
— Где мышеловки поставила? В хранилище?
— Ага. Все пять штук вдоль стены стоят. А ты что, думаешь уже что-нибудь попалось? Да у нас-то и мышей нет.
— Будут, — успокоил ее Паша и со своей заветной сумочкой прошел в хранилище. Из-за двери было слышно, как с периодичностью в несколько секунд последовательно захлопнулись все пять мышеловок и через некоторое время на пороге хранилища появился довольный Паша и, не задерживаясь, пошел к выходу из отдела.
Но Галина его остановила.
— Паша, — сказала она. — Удели минут пятнадцать женщине. То есть мне.
Галина недавно вернулась из монгольской экспедиции, привезя из этой страны степной загар, кучу живых змей, ящериц и лягушек, массу впечатлений от общения как с монголами, так и со своими товарищами по экспедиции, а также пару купленных на базаре в Улан-Баторе маленьких серебряных сережек с, якобы, бирюзовыми камушками.
Сережки, хотя и были из чистого серебра, но отличались топорным дизайном. А кроме того, как позже выяснилось, вместо бирюзы монголы вставили в оправу крашенную зеленкой кость.
И все-таки, Галина решилась их носить. Но оказалось, что дужки были чересчур толстыми. Для устранения этого недостатка и был призван Паша, которому Галина вручила серьги и набор инструментов.
Паша подточил надфилем дужки, обработал их шкуркой, отдал Галине сережки и стал наблюдать, как она их примеряет.
Специалист по гадам уселась за своим столом перед зеркалом и стала просовывать обработанную дужку в дырочку в мочке уха. Но женщина, вероятно, давно не носила сережек, и скважинки в коже затянулись. Поэтому она, склонившись над зеркалом и манипулируя сережкой и своим ухом, взвизгивала и шумно вздыхала. Но упрямая дужка никак не хотела пролезать туда, куда ей было положено. Но и Галина не сдавалась. Она смазала косметическим кремом упрямую дужку и снова со стенаниями принялась украшать себя.
— Помочь? — участливо предложил Паша.
— Не надо, я сама.
Глаза ее были полны слез. Она, глядя в зеркало, втыкала металл в собственную плоть. Наконец, не выдержав, Галина закричала: «Ой, не могу! Не идет! Ой Паша, больно!».
В это время не запертая Галиной дверь открылась и в кабинет герпетолога стремительно вошла директриса, добравшись с инспекцией и до гадючьего отдела. На ее решительном, мужественном лице без труда читался лозунг: «Долой разврат из стен Кунсткамеры!».
Директриса остановилась посреди змеиного отдела и недоуменно посмотрела на своих подчиненных, почему-то одетых и сидящих в разных концах комнаты. Галина подняла голову. В одном ухе у нее была все-таки вставленная серьга, а в глазах специалистки по ящерицам и змеям стояли слезы.
— Здравствуйте, Генриетта Леопольдовна, — не растерялась она. — Я тут рассказываю про поездку в Монголию.
— Понимаю, — пробормотала директриса. — Только, по-моему, очень эмоционально, — и направилась к выходу.
— Как можем, — произнесла Галина, показав вдогонку директрисе язык, и взяла со стола вторую сережку.
Не успела дверь за директрисой закрыться, как на пороге появился таксидермист, по прозвищу Корнет, высокий юноша с огромными влажными карими глазами.
— Ушла Мамочка? — спросил он, прислушиваясь к удаляющимся шагам директрисы. — А я к тебе — обратился он к Галине. — За питоновкой. У нас сегодня такой повод, такой повод! — говорил Корнет, снимая крышку с огромной, литров на двести, стеклянной банки, в которой свернутый спиралью лежал сетчатый питон. — Новый сорт мяса пробуем. Паша, пошли к нам. Только, вот, я сейчас затарюсь.
Корнет взял со стола пол-литровую кружку, зачерпнул из последнего пристанища питона прозрачной, как слеза фиксирующей жидкости, состоящей на 75 процентов из спирта ректификата, а на 25 процентов из воды, и залил ее в вытащенную из обширного кармана бутылку. — Спасибо, — поклонился он Галине. — Всегда выручаешь. Век не забуду. Пошли, Паша, мясо стынет. И увел лаборанта к себе в отдел.
У препараторов пахло так, как нигде больше в Кунсткамере. Это был целый букет вони тухлого мяса и залежавшихся звериных шкур, к которому примешивался влажный запах подвальной плесени.
Сегодня, кроме того, пахло и жареным мясом. Паша следовал за Корнетом, который подошел к газовой плите. Там стояла аппетитно скворчащая сковорода.
— Вот он — жираф, — сказал Корнет и приподнял крышку, показывая, огромные, по-мужски нарезанные, куски мяса. — Вчера в зоопарке сдох. Через десять минут готов будет. Надеюсь, не откажешься? Нет? Кстати, к тебе тетка придурошная, ну, которая с мышеловками,
