Сначала Леонид Степанович хотел спрятаться. В условиях тропического леса это не представляло большого труда: надо было просто сойти с дороги, углубиться в джунгли на несколько шагов и оставаться неподвижным. Однако он скрываться не стал, памятуя о том, что местные жители могут ориентироваться в стоящих стеной зарослях каким-то шестым, неведомым европейцу чувством. Кроме того, Леонид Степанович был восточным человеком, а следовательно, фаталистом, и он просто продолжал идти по дороге.
Из-за поворота, ныряя по ухабам красной земли, медленно выполз джип Ульяновского автозавода. Отечественная техника не обрадовала Леонида Степановича, так как внутри могло оказаться все что угодно: от камбоджийских диверсантов до местных сепаратистов или простых вьетнамских бандитов.
«Уазик» приближался. Леониду Степановичу пришло на ум, что он отдаленно походил на ежа: такой же плотно-приземистый, серый и пыхтящий. Лобовое и боковые стекла машины были сняты, и стволы разнообразных ружей, винтовок и автоматов, во множестве торчащих изнутри машины, удачно имитировали ежиные иголки.
«Камбоджийцы», — с тоской подумал Леонид Степанович, вглядываясь внутрь машины, плотно набитой мелкими, жизнерадостно улыбающимися монголоидами. Орнитолог почему-то вспомнил, что обедал давно, и уже приготовился к тому, что ему, голодному, придется обрабатывать добытых сегодня птичек в бамбуковой камере заграничной тюрьмы. Машина тем временем подъехала вплотную, и разнокалиберные стволы легкого стрелкового оружия угрожающе зашевелились, как пушки броненосца «Князь Потемкин Таврический», проходящего сквозь строй царской эскадры.
Леонид Степанович присмотрелся и увидел, что фигура на переднем сиденье, располагавшаяся рядом с водителем, вооруженная крупнокалиберным карабином «Манлихер», по габаритам вдвое превосходила низкорослых азиатов.
«Вот не повезло, среди них и западный инструктор», — содрогнулся Леонид Степанович, безуспешно вспоминая английские слова, поправляя свою легкомысленную маечку и пробуя щеки, покрытые хорошей горской щетиной (увлекшись утром вьетнамкой, он забыл побриться).
Машина остановилась рядом с исследователем фауны птиц Юго-Восточной Азии. В европеоидном резиденте орнитолог с облегчением узнал собственного начальника — профессора Рычева, как раз сегодня пробирающегося тайными тропами вьетнамских джунглей на собственный стационар. Встреча с подчиненным в индокитайских дебрях, казалось, сильно обескуражила Рычева. Он вылез из машины и, не выпуская из рук «Манлихер», сдержанно поздоровался. Рычев внимательно осмотрел Леонида Степановича, его возмутительную экипировку, включая майку, убогую одностволку и перо аргуса, которое орнитолог воткнул в головную повязку. Он даже заглянул в полевую сумку орнитолога, где лежали три неизрасходованных патрона с бекасинником, микроскопические зимородок и нектарница, кисет с табаком, трубка, вилка, пачка сигарет и спички. Профессор был явно чем-то сильно разочарован. Наконец, после недолгого разговора о каких-то пустяках, он обронил фразу, которая многое прояснила.
— А как здесь насчет леопардов? — будто невзначай спросил Рычев.
— Каких леопардов? — не понял Леонид Степанович.
— Да вот вьетнамские коллеги, — начальник обернулся к «уазику», откуда вьетнамские коллеги радостно заулыбались и замахали автоматами, — вьетнамские коллеги сказали, что в приграничной местности очень много леопардов. Вот мы и решили поехать сюда, определить их численность. А заодно и поохотиться. Но я вижу, что леопардов здесь маловато будет.
Он с досадой посмотрел на несъеденного Леонида Степановича и пошел к машине.
— Жду вас вечером на стационаре, — сказал он на прощанье.
Машина тронулась. Леонид Степанович посмотрел ей вслед и увидел, как ружейные стволы втягиваются внутрь: «ежик» лысел прямо на глазах.
Леонид Степанович побродил по лесу еще пару часов, больше никого не добыл и повернул назад.
В джунглях, окружающих деревню, птицы по-прежнему пели редко, зато постоянно слышались выстрелы: то сухие — американских винтовок, то гулкие ружейные, а то и автоматные очереди. Пальба шла повсюду: казалось, невидимые части ведут изнурительные позиционные бои. Объяснялась эта лесная канонада просто: за 30 лет практически не прекращающихся войн на вьетнамской земле скопилась масса разноплеменного огнестрельного оружия, начиная с французского и кончая китайским. Привычным элементом ландшафта было множество армейского металлолома, и в частности блестящих, не ржавеющих алюминиевых обломков сбитых американских самолетов.
Практически каждый житель деревни имел свой «ствол», при помощи которого он промышлял в джунглях. А так как в этой стране не было никаких правил и запретов на добычу дефицитного протеина, то стрельба велась круглосуточно и круглогодично.
Вдоль стен домов удачливых охотников на веревках гирляндами висели черепа добытых животных. Коллеги-териологи[1] пытались выпросить некоторые образцы для музея, но вьетнамцы, для которых эти кости служили талисманами, ни за какие блага (даже за новые туристские ботинки) не отдавали их.
Ценный белок промышляли не только мужчины, но и женщины. Утром, идя на прополку рисового поля, вьетнамки вешали за спиной небольшую глубокую корзину и по дороге или во время работы собирали туда мелкую живность: лягушек, улиток, рыбок, обитающих на мелководных рисовых чеках. А вечером из этого готовился ужин.
По мере приближения к деревне выстрелы стали чаще и громче: мальчишки, которым родители запрещали ходить далеко в джунгли, стреляли прямо у околицы.
Дорога спускалась прямо в ложбинку, на дне которой тек ручей. Автомобильная колея проехавшего «уазика» с профессором-звероловом пересекла водную преграду вброд, а для пешеходов был построен легкий мостик из трех стволов бамбука. На мостике, над заводью, стоял одинокий седеющий вьетнамец в шляпе-зонтике из рисовой соломы и с деревянным полированным изящным, как скрипка, арбалетом за спиной и задумчиво смотрел в воду.
Леонид Степанович, подходя к переправе, невольно залюбовался этой картиной, словно сошедшей с древней китайской гравюры: возвращающийся домой охотник на миг остановился в бамбуковой роще у прозрачного ручья. Некоторую дисгармонию в эту средневековую идиллию вносил потертый «Калашников», который вьетнамец держал в руках, но Леонид Степанович старался не обращать внимания на этот анахронизм.
Орнитолог подошел и поздоровался, сказав одно из двух ему известных вьетнамских слов — то, которое, как он надеялся, означало приветствие. Азиатский мечтатель оглянулся на Леонида Степановича, удивленным взглядом скользнул по его оружию и по перу аргуса и, видимо обрадовавшись появлению собеседника, хотя и белого, произнес на птичьем языке длинную, не лишенную ритма фразу, которую московский ученый принял за стихи. Вьетнамец при декламации воодушевленно жестикулировал, простирая руки над ручьем. Леонид Степанович, естественно, ничего не понял, но по достоинству оценил мелодический строй, правильный размер и сложную рифму современного Хюйена Куанга[2] и угостил его сигаретой из пачки, которую специально носил для таких случаев. Пиит закурил, но не успокоился. Он энергично произнес короткую хайку, все время кивая в сторону заводи, как будто приглашая Леонида Степановича купаться.
Орнитолог отрицательно замотал головой и отпрянул назад. Но упорный вьетнамец потянул его за руку и стал тыкать пальцем в прозрачную воду, указывая на дно омутка. Леонид Степанович ничего там не видел. Тогда раздосадованный слепотой европейского натуралиста вьетнамец с родного языка перешел на китайский (Леонид Степанович пожал плечами), потом на французский (этот вьетнамцу давался с трудом, чувствовалось, что французская колонизация закончилась давно) и завершил свою тираду этот полиглот джунглей на довольно приличном английском. Только тут Леонид Степанович разобрал единственно знакомое слово «фиш» — «рыба».
Наконец охотник, раздосадованный полной неграмотностью старшего научного сотрудника Академии наук, поднял потертый автомат, клацнул предохранителем и выпустил длинную очередь в воду, внеся свое стаккато в общую перекличку выстрелов. Вода в омутке вскипела, а когда успокоилась, на поверхность всплыла маленькая рыбка, изящными движениями которой и любовался возвращающийся домой путешественник.
— Фиш, — сердито сказал он Леониду Степановичу. — Литл фиш. — И, бережно повесив автомат на
