Азербайджанский орнитолог Нусрат, старый друг Трофима Даниловича, хорошо принял московских гостей в своей квартире, несмотря на внешний вид Васи, который больше подходил к архангельской зоне, чем к субтропическому городу.
Нусрат, энергичный и кареглазый, отличался чрезвычайно маленьким ростом и связанной с этим гвардейско-петушиной выправкой. Жена у Нусрата была русская, но по-восточному неслышно-заботливая, появляющаяся именно тогда, когда это было нужно хозяину.
Вечером, по традиции кавказского гостеприимства, хозяева устроили праздничный ужин в честь московских коллег.
На пиру Вася берег свое здоровье и поэтому ничего не пил, хотя Нусрат, несомненно, знал толк в винах и коньяках. Дятловед тем не менее вредил своему организму тем, что слишком усердно налегал на еду. Он пододвинул к себе блюдо с малосольной каспийской сельдью-заломом и в один присест съел половину. Трофим Данилович, заметив это, галантно улыбнулся хозяйке дома и отодвинул блюдо на недосягаемое для Белкина расстояние. Однако Васе рыба так понравилась, что он, в то время как другие сотрапезники произносили тосты и чокались за советских и азербайджанских птичек, тоже приподнимался, но лишь затем, чтобы через весь стол вилкой дотянуться до заветного залома.
Но под вечер Трофим Данилович настолько расслабился, что не заметил, как Вася подкрался к селедке, после чего тарелка быстро покрылась горкой рыбных костей.
После выпитого коньяка Нусрата стала беспокоить сухость во рту. Он, вежливо прервав рассуждения Трофима Даниловича об уникальности ленкоранских зимовок водоплавающих птиц, потянулся было к полке, где у него для такого случая была припасена трехлитровая банка ткемалевого сока.
— А вот что хорошо утоляет жажду, — произнес Нусрат и взял банку. Но сосуд был пуст. Рядом в кресле сидел Вася и, сыто блестя маленькими глазами, читал «Вышку» — газету нефтяников.
Утром москвичи стали собираться на прогулку — посмотреть Баку. Вася, как всегда, надел через голову свою «боковую беременность», поверх — телогрейку, а на голову натянул треух. Нусрат и его жена молча следили за этими манипуляциями. И только когда Белкин потянулся к сапогам, азербайджанский коллега спросил:
— Вася, вы в этом хотите в город пойти?
Вася виновато взглянул на Трофима Даниловича и утвердительно хрюкнул.
— Вася, — мягко сказал Нусрат, — у нас в таком виде по городу гулять не принято. У вас есть еще что-нибудь?
Вася насупился и молча стал разглядывать носок своего сапога, обильно политого удивительным клеем.
— Я ему вчера то же самое говорил, — злорадно поддержал хозяина Трофим Данилович. — И мы условились, что он в этой своей телогрейке, сапогах и шапке будет дома сидеть.
— Ну зачем же так строго, — примирительно сказал Нусрат. — Мы ему что-нибудь сейчас подыщем. Юноше ведь тоже хочется посмотреть наш замечательный город.
В гардеробе у Нусрата оказался светло-бежевый костюм покойного дяди. Вася примерил его. Костюм фасона пятидесятых годов сидел хорошо. Вот только брюки были коротковаты: почти по колено. Но в шкафу не нашлось ни головного убора (от широченной кепки Вася наотрез отказался), ни, самое главное, обуви. Хозяин перерыл всю кладовку, но ничего подходящего там обнаружить не смог. Вася уже потянулся к своим заплеванным сапогам. Но Нусрат, видимо представив его в них на улицах любимого города, содрогнулся и достал с верхней полки последнюю картонную коробку. В ней оказались черные лыжные ботинки с широченными рантами.
Вся компания вышла из дома. Впереди в ботинках на высоченных каблуках, в белой гипюровой рубашке и строгом черном костюме гордо шествовал Нусрат. За ним следовала Нинка в броском тренировочном костюме и в усиленном варианте макияжа, далее шел незаметный в своем полевом наряде Трофим Данилович, Женя в уже отвисевшихся брюках и Вася Белкин в бежевой тройке. На углу в сувенирной лавочке Вася купил себе тюбетейку, но ни на узбека, ни тем более на азербайджанца походить не стал, зато неожиданно приобрел вид аккуратного еврейского мальчика. Гуляющая по бакинским бульварам публика, по всей видимости, так и воспринимала Васю, пока, не опустив очи долу, не усматривала коротенькие брюки, красные и чрезвычайно грязные носки и ластоподобные лыжные ботинки.
Вася же ни на кого не обращал внимания. Он периодически запускал руку к себе под мышку, извлекал оттуда бинокль и рассматривал бегающих по газонам черных дроздов.
Через два дня у Васи отобрали бежевый костюм, оставив на память о Баку лишь лыжные ботинки. А вечером того же дня студенты с преподавателем выехали на юг республики, на морское побережье Ленкоранской низменности, в заповедник.
Поезд туда ходил местный, а поэтому вагон был жесткий, грязный и холодный. В разбитое окно дул студеный ветер с Каспия. Нинка ежилась под его порывами и под взглядами полуночных джигитов, которые, проходя, улыбались (маслено — глазами и плотоядно — золотыми зубами) блондинке — редкому товару на границе с Ираном. Поэтому Трофим Данилович положил ее в самый дальний угол и прикрыл собственным телом. На периферии же начальник разместил малопривлекательных для любопытствующих вагонных экскурсантов Васю и Женю. Но через некоторое время обнаружилось, что дятловед пропал. Оказывается, замерзший Белкин подкупил проводника, и тот за злато пустил иноверца в свое теплое купе. Оставшиеся участники экспедиции, прижавшись друг к другу, дремали на жестких скамейках.
Разбудили их пограничники, проверяющие пропуска. Старший наряда взял паспорта и командировки со штампами, разрешающими въезд в погранзону, и улыбнулся заспанной Нинке. В коридоре за спиной лейтенанта, просматривающего документы, два солдата с автоматами прогоняли по вагону ночной улов — нищих, цыган, бродяг, у которых не было никаких бумаг.
Трофим Данилович похолодел от ужаса, когда увидел, что замыкает колонну военнопленных «беременный» Вася в шапке и в телогрейке. Белкин засопел и жалостно оглянулся на начальника экспедиции. Но солдат ткнул стволом автомата в мягкую спину путешественика, и дятловед покорно пошел вперед, вслед за толпой цыганок. Сна как не бывало — Трофим Данилович, отодвинув теплую студентку, помчался по вагону с криком:
— Отдайте его, это мой студент!
Молодой офицер был по-прежнему любезен, но тверд.
— Я этого гражданина из купе проводника вытащил. Он там прятался, неудачно маскируясь под туркмена, — разъяснил пограничник оперативную обстановку Трофиму Даниловичу, предъявляя отобранную у Васи тюбетейку. — Очень подозрительная личность! Паспорта нет, командировки тоже нет. — Вася забыл документы в Москве вместе с цивильной одеждой. — Говорит, что знает всех сексотов не только по именам, но даже называл их иностранные клички. А потом ходит в лыжных ботинках (а здесь снега сроду не бывает!) и в ермолке. — Лейтенант потряс тюбетейкой. — И называется Белкиным! Нет, его обязательно надо арестовать!
— Да это же мой студент, — заступился за Васю Трофим Данилович. — Он только немножко того. — И руководитель выразительно покрутил пальцем у виска. — На почве птиц. Дятлов.
— А я думал, это он мне о стукачах толкует, — сообразил лейтенант.
— Нет, нет, это он о птичках, — успокоил пограничника Трофим Данилович. — Он все время о них думает. Поэтому и такой рассеянный. Забывает и одеться и умыться. Вот и документы дома забыл. А тюбетейку эту он при мне в Баку купил, и ботинки эти ему там дали, — продолжал увещевать лейтенанта Трофим Данилович. — Но он мирный, мухи не обидит. Я за него ручаюсь.
— Допустим, это ваш студент, — продолжал расследование дотошный лейтенант. — Но фамилия! Я бы, конечно, отпустил, будь он, к примеру, Иванов или Петренко! Но ведь он называет себя Белкиным!
— Ну и что? — не понял педагог. — Белкин. Русская фамилия. От слова «белка». Еще Пушкин написал «Повести Белкина».
— Да он вовсе не Белкин, — настаивал пограничник. — Посмотрите на него, особенно когда он в тюбетейке!
— Ну даже если это так, что же тут плохого? — улыбнулся доцент офицеру, пораженному вирусом национализма. — Границу он здесь все равно переходить не будет. Не в Иран же ему бежать, к мусульманам!
