щелкнул каблуками, откашлялся и, состроив приветливую и озорную улыбку, зачастил:
Мы, пан редактор, с Воли, с Гурчевской. Хотели бы записаться в этот турнир «диких»… Но мы, собственно, и не «дикие»… Мы организовали команду, которая называется «Сиренка».
Редактор, чуть приподняв лохматые брови, внимательно взглянул на Чека.
— А сколько тебе лет, приятель? — неожиданно спросил он.
— Мне? — запнулся Чек. — Четырнадцать с гаком.
Редактор ласково улыбнулся:
— А твоим товарищам?
— Ну, они, конечно, старше, — соврал Чек, чувствуя, что в расспросах редактора кроется какая-то опасность.
Журналист чуть отодвинулся и еще раз внимательно оглядел парнишку.
— Мне что-то кажется, что тебе и четырнадцати нет. А ребят моложе четырнадцати мы не допускаем к турниру.
— Мне нет четырнадцати лет?! — Лицо Манюся выразило возмущение. — Хотел бы я за каждый день после четырнадцати получить по злотому. — Он изо всех сил стукнул себя кулаком в грудь.
— Тогда покажи школьное свидетельство.
Мальчик помертвел. Однако, не желая обнаружить свое смущение, еще раз с силой стукнул себя в грудь.
— Не видать мне тети Франи, четырнадцать уже исполнилось. А если пан редактор не верит, прошу справиться у тети Франи.
— Покажи свидетельство, и я тебе поверю. — На широком загорелом лице редактора появилась укоризненная улыбка.
— В школу я не хожу, и никаких других доказательств у меня при себе нет.
Редактор развел руками:
— Жаль мне тебя, приятель, но никак не могу вас записать — молод ты слишком.
У Манюся все поплыло перед глазами. Рыдания подступили к горлу.
— Пан редактор! — взмолился он. — Если пан меня не запишет, меня выставят из команды: ребята только об этом турнире и говорят! Тренируются, стараются, а уважаемый пан редактор перечеркивает все наше будущее!
С губ журналиста исчезла укоризненная улыбка. Во взгляде появилась заинтересованность.
— Вы уже участвовали в каком-нибудь матче?
— Ну конечно, пан редактор! В воскресенье сыграли вничью с «Ураганом». У нас дельные ребята: и с мячом умеют обращаться, и к футболу у них большое пристрастие. Но, если они узнают, что их не допустили к турниру, тогда всё: клуб разлетится, игроки разойдутся по другим командам, а на Воле вместо футбола начнут играть… в прятки или в классы. В общем, печальная перспектива, иначе говоря — похороны спортивной жизни.
Редактор громко расхохотался:
— Если бы ты так играл, как умеешь себя отстаивать, было бы неплохо.
— А вы, пан редактор, приходите к нам в пятницу, в пять часов, тогда убедитесь, что это все правда, — подхватил Манюсь, видя, что дело еще не проиграно.
Он хотел было еще добавить, что тренирует их сам Стефанек, лучший игрок «Полонии», но вовремя остановился — тут рисковать было нельзя.
Журналист долго потирал пальцами гладко выбритую щеку и наконец махнул рукой.
— Ну ладно… Так как называется ваша команда?
— «Сиренка», пан редактор.
Редактор занес команду в турнирный список, записал адрес площадки и на прощание добавил:
— Хорошо, я приду, но, если увижу, что все это вранье, вычеркну вас без всякой пощады.
— Без пощады! — обрадованно закричал Манюсь, грациозно шаркнул рваными тапочками и пулей вылетел из комнаты.
За дверью его уже дожидались Манджаро и Кшись. По их надутым физиономиям можно было понять, что они обижены на товарища?
— Ну как? — взволнованно спросил Манджаро.
Манюсь весело подмигнул:
— Порядок… Ну и попотеть пришлось!..
— А почему ты нас не дождался?
— Радуйся, что тебя там не было. Ну и попотел я! — повторил Чек, отдышавшись немного. — Редактор не хотел нас записывать. Говорил, что мы еще молоды.
— Ну, и что же? — спросил Кшись.
Манюсь толкнул его в плечо:
— Ты что, не знаешь Чека? Все неприятности кончились. Я вам еще пропаганду устроил.
Ребята удивленно посмотрели на него.
— Пропаганду? Что ты болтаешь?
— А вот что: редактор придет в пятницу к нам на тренировку. Наверное, еще о нас что-нибудь напишет.
ГЛАВА IV
Королевич свернул в разрушенные ворота и вошел в темный, заваленный мусором двор. В закоулках развалин было смрадно и мрачно. Только на выщербленных, разрушенных стенах кое-где мелькали слабые отблески заходящего солнца. Королевич вынул из кармана пачку папирос и закурил. После первой же затяжки он сухо закашлялся, но тут же пересилил себя и, несмотря на то что давился дымом, папиросы не бросил.
Подождав немного, он сунул в рот два пальца и громко свистнул.
Из-под темного свода отозвался голос:
— Это ты, Юлек?
— Я! — ответил Королевич. — Поторапливайся — мы опаздываем.
Поджидая Скумбрию, он равнодушно оглядывал развалины.
«И как здесь живут люди?» — думал он, глядя на тусклый свет, пробивающийся сквозь закопченное окошко подвала.
В это время из подвала послышался другой голос, резкий и раздраженный:
— Куда ты его тащишь, бродяга! Хочешь, чтобы вас снова милиция зацапала? Сегодня опять был сержант. Спрашивал, как вы себя ведете.
Мать Рысека! Королевич испуганно спрятал папиросу за спину, отступил на шаг, но ничего не ответил.
— Мама, оставь, — послышался из глубины пролома голос Скумбрии. — У нас дела.
— Вечно вы так!.. — Женщина повысила голос: — Какие еще дела по ночам?
— Я скоро вернусь, — успокаивал ее сын.
— Нашел себе подходящую компанию! — пронзительно выкрикивала женщина. — Одно хулиганье!
— Вы не очень-то, пани Покорская, — бросил почти спокойно Королевич.
