— Пускай посидит здесь.
Может, наберется ума.
Они вышли. Медленно, со скрежетом закрылась за ними дверь. Еще какое-то мгновение сквозь щели проникали бледные, мигающие полоски света, но вскоре и они потускнели и исчезли. Манюсь остался один. Стоял, опершись о стену, и всматривался в неразличимый уже прямоугольник двери. Вокруг было темно. Пахло сыростью и затхлостью погреба. Манюсь рукавом вытер нос. От нестерпимой обиды горячие и горькие слезы стекали по щекам. Он чувствовал их соленый вкус на запекшихся губах. И все время его одолевала одна мысль: «Ведь завтра же матч… ведь завтра матч… Как они без меня сыграют?..»
Стефанек вернулся домой поздно. По дороге к дому его одолевало беспокойство: «Сумеет ли мальчик сам заварить чай? Найдет ли в шкафчике масло и сахар? Выкупается ли перед сном?» Тренер заботился о Манюсе, как о родном сыне. Когда он поставил мотоцикл в сарай, перед ним выросла высокая фигура пана Лопотека.
— А я как раз был у вас, — сказал механик. — Хотел справиться, не вернулся ли Чек.
Стефанек изменился в лице:
— Разве его нет?
— Я звонил — никто не открывает.
— Может быть, парнишка спит. Нужно посмотреть.
Они быстро взбежали на второй этаж. Стефанек повернул ключ в замке, толкнул дверь и включил свет. Топчан был пуст. Тщательно постеленное одеяло так и осталось нетронутым.
— Нет его, — произнес он, будто про себя.
Так вот же… — сказал пан Лопотек, взлохмачивая рукой густые волосы, — я потому и пришел: парнишка должен был быть у меня в восемь и не явился.
— Что же могло, случиться? Последнее время он был очень аккуратен и всегда возвращался домой вовремя.
— В том-то и дело, — вздохнул механик.
Усевшись на кончике стула, он рассказал тренеру о похищении машины. Когда он закончил свой рассказ, Стефанек спросил дрогнувшим голосом:
— Вы думаете, что эта кража имеет какое-то отношение к исчезновению мальчика?
Механик пожал плечами:
— Не знаю, хоть кому скажу. Однако история подозрительная. Показалось мне, что какой-то мальчишка сидит в кузове… вроде как будто наш Чек. Но, может, мне это только почудилось? В таких случаях человеку трудно точно сказать, видел он что или не видел, но мне так показалось.
— Вы сообщили в милицию?
— Водитель машины сообщил. Он со страху совсем голову потерял — ведь машину с товаром у него из-под самого носа стащили. С дорогим товаром, хоть кому скажу. Вез ящики кофе и какао в «Гастроном». Подстерегли, мерзавцы. Хитрые бестии! Знали, что красть. Новехонький «Стар» и товар такой деликатный… Вот теперь и ломай голову. — Пан Лопотек изо всех сил хлопнул себя по колену и сокрушенно покачал седеющей головой.
— Любопытно, — задумчиво произнес Стефанек, — но, черт возьми, откуда же взялся в машине Чек?
Пан Лопотек развел руками:
— В привидения я, хоть кому скажу, не верю. Глаза у меня еще хорошие. Присягать не берусь, но кажется мне, что видел я парнишку.
— Значит, вы допускаете, что он был в сговоре с ними… — Стефанек замолчал, удрученный этой мыслью.
— Да у меня в голове такое не умещается, — подхватил пан Лопотек, — ведь, по существу, он порядочный паренек.
— Мне тоже не верится, — сказал Стефанек. — Но нужно уведомить милицию об исчезновении мальчика.
Манюсь просидел в погребе всю ночь. Свернувшись клубком, как побитая собачонка, он, вздрагивая от холода, забылся тревожным сном. Утром его разбудил рокот мотора. Мальчик прислушался. Какая-то машина с грохотом выехала со двора. Манюсь, постепенно приходя в себя, сообразил, что воры уводят украденный грузовик. И только теперь он ясно представил себе свое положение…
В первую минуту ему захотелось кинуться к двери и потребовать, чтобы его выпустили. Однако при первом же движении мальчик почувствовал непереносимую боль в животе. Он вспомнил, как ударил его Ромек Вавжусяк, и решил, что пока двигаться не следует.
Было, вероятно, еще очень рано, потому что после отъезда грузовика вокруг воцарилась глухая, звенящая в ушах тишина. Манюсь с отчаянием огляделся по сторонам. Погреб был пуст. Только в одном углу стояла старая, рассохшаяся бочка, а в другом валялись гнилые овощи. Из-под двери пробивался слабый свет, и по сырой земле расходились бледные лучи. Сбоку тоже как будто что-то мерцало. Вглядевшись, Манюсь различил в стене небольшую щель, сквозь которую проникал свет занимающегося дня.
Мальчик уселся, подтянув к подбородку худые разбитые колени, и снова впал в тревожную дремоту. Долго ли он находился в этом состоянии, он не знал. Очнулся Манюсь от скрежета ключа в замке. Забившись в угол, он с ужасом дожидался своих мучителей.
Наконец дверь отворилась, и в мутной полосе бьющего сверху света Манюсь разглядел Королевича.
— Чек, где ты тут? — шепотом спросил младший Вавжусяк, с непривычки щурясь в темноте.
— Чего тебе от меня надо? — так же шепотом ответил Манюсь.
Королевич подошел ближе. Он был в новом костюме, и от него пахло дешевым одеколоном и бриллиантином.
— И к чему тебе было ввязываться в эту историю? — сказал он с каким-то проблеском сочувствия. — Ни с шефом, ни с Ромеком задираться не стоит.
Уловив в его голосе доброжелательную нотку, Манюсь спросил:
— Что они со мной сделают?
Королевич огляделся и еще более понизил голос:
— Слушай, сегодня наш матч. Я тебя выпущу… Пускай не болтают, что вы проиграли только потому, что не было Чека… Если выиграем у вас, это будет по-честному. Только ты должен мне поклясться, что слова никому не скажешь, понятно?
Ошеломленный Манюсь безмолвно кивнул головой.
— Клянешься?
— Клянусь.
— Чем?
— Нашей «Сиренкой».
— Мало.
— Клянусь своей жизнью. Если скажу хоть слово, можете меня убить.
— Ладно. Но помни: я тоже рискую. Если они узнают, что я тебя выпустил, мне попадет так же, как тебе вчера. Видишь, я не такой, как ты думал. А сейчас ступай. — Он потянул Манюся за рукав.
— Юлек! — раздался негодующий голос. — Где ты болтаешься?
