Но есть на Краснознаменном Черноморском флоте гидрографическое судно и тральщик, экипажи которых, помимо дня рождения, ежегодно отмечают еще и «собственный» праздник. Причем оба в один и тот же майский день.
Туманным утром 14 мая 1829 года 20-пушечный бриг крейсировал неподалеку от Босфора. Словно поддерживая бушприт брига, неслась вместе с ним деревянная резная фигура Меркурия — древнего бога, покровителя купцов и путешественников.
«Меркурий» находился в разведке. Месяц назад правители Турции снова решили попытать терпение России: под нажимом Англии они запретили судам Черноморского флота проходить через пролив Босфор. Началась война…
На мостике брига, приложив к глазу подзорную трубу, стоял капитан-лейтенант Александр Казарский. Его лицо выражало озабоченность: на горизонте показалось множество парусов турецкой эскадры, но внезапно опустившаяся на море туманная дымка скрыла их. Когда видимость улучшилась, Казарский подсчитал силы противника: шесть линейных кораблей и еще фрегаты, корветы, тендеры…
«Меркурий» поспешил к Сизополю, где стояла русская эскадра.
Шелестели паруса, за кормой журчала вода. Казарский готовил донесение о составе и расположении кораблей врага.
— Погоня! — послышался вдруг голос штурмана.
За кормой означались, как призраки, две громадины: одна, 110-пушечная, под флагом капудан-паши, командующего турецким флотом, а другая — 74- пушечная. «Селимие» и «Реал-бей» шли под всеми парусами, их форштевни отбрасывали белопенные усы.
Казарский бросил взгляд на палубу своего брига: матросы явно готовились к бою, хотя команды еще не поступало.
Казарский решил узнать мнение офицеров. Самый младший из них, поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев, заявил:
— Принять бой! Если будет сбит такелаж, свалиться с адмиральским кораблем на абордаж и взорвать его на воздух.
Абордаж… На «Меркурии» было 116 человек, турок не менее двух тысяч. Но все офицеры дружно поддержали штурмана. Казарский вышел на палубу.
— Русский флаг не посрамим! — воскликнул он. — Будем драться до последней крайности!
Загремел барабан. Матросы бросились к карронадам. Подносили ядра, картузы с порохом, запаливали фитили. При входе в крюйт-камеру, где хранился боезапас, положили заряженный пистолет: последний из оставшихся в живых должен выстрелить в бочку с порохом и взорвать бриг.
Вскоре турецкие корабли настигли «Меркурий». «Селимие», зайдя справа, дал залп по бригу. Казарский успел произвести поворот, и ядра упали в воду, но одно из них поразило троих матросов.
На реях, марсах и салингах вражеских линейных кораблей стояли сотни турок. Яростно размахивая кривыми саблями и абордажными топорами, они свистели, улюлюкали, вопили.
— По мачтам — картечью! — приказал Казарский.
Грохнули пушки «Меркурия». Турок как вихрем снесло.
Вражеские корабли попытались взять «Меркурий» в клещи: «Селимие» зашел и стрелял 55 пушками одного борта, «Реал-бей» — 37 орудиями другого. Море окуталось дымом так плотно, что заметны были лишь вспышки выстрелов. Воспользовавшись завесой, Казарский вывел бриг из клещей, а турки, не заметив этого, стали осыпать ядрами друг друга.
Турецкий адмирал рассвирепел: он и не предполагал, что этот маленький русский корабль способен не только долго сопротивляться, но еще и наносить удары: на «Селимие» разнес в щепки надстройку, поломал такелаж, повредил мачту…
Турецкие корабли стреляли беспрерывно, но ядра падали в воду — бриг увертывался, ускользал.
Внезапно уменьшился ветер. Для линейных кораблей с их высокими мачтами это было не страшно — они ловили парусами верхние потоки воздуха, а «Меркурий» маневрировал все трудней. Выручали гребцы. Дружно орудуя длинными тяжелыми веслами, они выводили бриг из-под ядер врага.
Турки усилили огонь. Над «Меркурием», глухо подвывая, пролетали большие мраморные ядра, злобно и пронзительно звенели цепи книппелей — снарядов, назначенных рвать снасти и паруса.
Пушки ревели так, что на бриге едва слышали команды.
Неприятелю удалось пристреляться. Ядра прошивали «Меркурий», трещало и горело дерево, рушился рангоут, все заволакивало дымом. Казалось, ничто живое не могло уцелеть в этом аду. Но люди на заваленной обломками, горящей палубе продолжали сражаться. С закопченными лицами, едва перевязав раны, матросы стреляли и стреляли по врагу. Казарский, получив контузию, превозмогая боль, руководил боем.
И вот уже «Селимие» с оборванными парусами, сбитыми реями лег в дрейф. «Реал-бей» продолжал преследовать «Меркурий», но, получив новую порцию ядер, загорелся и повернул вспять.
Несколько часов продолжался этот неравный бой. «Меркурий» потерял четыре человека убитыми и шесть ранеными. На корабле было 22 пробоины и около 300 повреждений в рангоуте.
Один из современников писал:
«В летописях мореплавания сие неслыханное, невероятное и почти как бы невозможное событие есть еще первое, единственное и никогда еще не бывалое. Но нам дивиться нечего — на бриге были русские!»
За беспримерное мужество «Меркурий» удостоили высшего боевого отличия того времени — Георгиевского кормового флага. Все офицеры брига были награждены орденами и повышены в чине, а матросы получили Георгиевские кресты. Фамильный герб Александра Казарского украсился изображением пистолета — символа решительности.
В 1834 году в Севастополе, на Мичманском бульваре, был воздвигнут памятник «Меркурию» в виде мраморной каравеллы. Надпись на пьедестале гласит: «Казарскому. Потомству в пример».
А позже появились и плавающие «памятники» — бриг, затем корвет и крейсер «Память Меркурия», минный крейсер «Казарский».
Ныне имя «Память Меркурия» носит гидрографическое судно, имя «Казарский» — тральщик. Каждый год в майский день на этих кораблях раздается команда:
— К торжественному подъему флага приготовиться!
Если будете в Морском музее, подойдите к картине, написанной более века назад, она изображает знаменитый бой. Всмотритесь в раму картины, увидите в ней круглые отверстия — следы червей, точивших дерево в море: рама сделана из киля «Меркурия».
Конец «Морского владыки»
— А это с «Морского владыки»…
Высокий, седобородый капитан первого ранга показал экскурсантам красное полотнище с белым полумесяцем.
— Захвачено пароходо-фрегатом «Владимир». Им дед мой командовал…
В середине прошлого века Черное море бороздили боевые парусные корабли. Но над волнами уже косматился дым: появились первые военные паровые суда. Они назывались пароходо-фрегаты, так как имели и паровую машину и паруса.
Такой пароходо-фрегат, он носил имя «Владимир», шлепая плицами огромных колес, вышел в море 3 ноября 1853 года, в самом начале Крымской войны.
Кораблем командовал капитан-лейтенант Григорий Иванович Бутаков. То был представитель старой потомственной морской фамилии — Бутаковы служили во флоте со времен Петра Первого. И все они слыли лихими парусниками. А этот Бутаков… Нет, Григорий Иванович тоже любил соленый ветер и тоже ходил под парусами и в Балтийском, и в Черном, и в Средиземном морях, но с тех пор, как его назначили командиром небольшого буксирного парохода «Дунай», он утверждал, будто бы… паруса отживают свой век. А как уж принял «Владимира», то и дневал и ночевал на своем «самоходе», изучая все до последнего винтика и не уставая восхищаться машинным «сердцем».
Друзья посмеивались над «слабостью» Бутакова. Многие открыто сомневались в пригодности паровых судов к боевым действиям. Конечно, они полезны, скажем, для буксировки заштилевших кораблей и фрегатов или доставки продовольствия на эскадру. Но в морском сражении эти шумные, извергающие клубы черного дыма «водяные коляски» могут стать лишь помехой.
А как чисты парусные корабли! Как плавно мчат они по морской глади! К тому же за ветер не надо платить звонкой монетой, а пароходу подавай уголь, подавай машинное масло — да они разорят казну!
Какие только доводы не приводили очень рьяные и не очень дальновидные защитники парусов! Люди, управлявшие матросами с помощью грубого окрика и крепкой зуботычины, вдруг проявили нежнейшую заботливость: матросы-де будут болеть от дыма, от вибрации палубы…
Бутаков спорил, доказывал — будущее за машинными кораблями. России нельзя отставать. Поклонники парусных кораблей посмеивались: чудак!..
Конечно, у Бутакова были и сильные покровители Адмиралы Корнилов и Нахимов, например, отчетливо понимали роль и значение паровых военных судов. Но большинство офицеров было настроено скептически.
И вот теперь Бутаков мечтал лишь об одном — встретиться с турецкими кораблями, показать и доказать, на что способен пароход.
На море стоял штиль. Огромные многопушечные парусные корабли уже несколько дней недвижимо дремали в портах, напоминая больших птиц с надломленными крыльями. А уж как старались моряки! На мачте надувал щеки флейтщик: по старинному поверью, свистом можно вызвать ветер. Били флюгарку палкой, чтобы тянула свежак… Пускали щепку с тараканом, приговаривали: «Поди, таракан, на воду, подними, таракан, ветер…»
Ничего не помогало: царило душное безветрие.
А «Владимир» бежал и бежал вперед. Четыреста лошадиных сил к услугам командира, десять узлов в любую погоду. «Вот так-то, господа защитники парусных судов, — улыбался Бутаков. — А что касается дыма, посмотрите — над трубой «Владимира» его почти нет, хотя машина работает на самых полных
