— Не больно из-за моря размахнешься, да и Жигимонд вряд ли заступится.
Поднялся дьякnote 8 посольского приказа Андрей Васильев.
— Государи! — сказал он, поклонившись. — Война с поганским царем и защита христиан от полона и смерти — богоугодное дело. Однако дела государственные требуют иного рассуждения. Времена теперь иные, нежели при великом князе Василии, батюшке нашего государя. Без вольной заморской торговли не будет богата и сильна земля Русская… Аникей Строганов и гости московские слезно молили великого князя и государя о вольном морском пути в иноземные страны. Надо воевать с Ливонией за море. Но… — дьяк Васильев посмотрел на бояр, — с великим разумением. А государь тиранством своим и казнями, — повысил он голос, — ливонцев напугал, и они города не сдают, сидят до последнего и просят у короля Жигимонда заступы! Государи, — помолчав, продолжал дьяк Васильев, — король Жигимонд давно руку к великому Новгороду тянет. А через Ливонию королевские земли к самому Пскову и Новгороду подступят… Вот и смотрите, нужна ли России война с ливонцами?
— Так как же, государи? — снова спросил Мстиславский.
— Мы хотели решить дело добром, — раздался голос князя Ивана Куракина-Булгакова. — Писали челобитную, на коленях молили. Ежели б царь согласился и отменил опричнину, мы бы его больше отца родного почитали и слушались. А царь всех нас в тюрьму засадил, спасибо владыке — заступился. Теперь осталось одно — согнать Ивана с престола.
— Убить, как бешеную собаку! — крикнул князь Турунтай-Пронский. Он дрожал от возбуждения. Вздрагивала длинная борода, свисавшая с худого лица. — Другого хода нет. Я к латинскому королю в Литву не отъеду, изменником Русской земле, как Курбский, не стану. — Он шумно отсморкнулся и вытер платком нос.
— Согласны, — дружно отозвались гости.
— Смерть волчья есть здравие овечье, — пробасил отец Захарий.
— Пусть царь Иван докажет свое царское прирождение, — побледнев, сказал боярин Федоров.
Он произнес страшные слова. Царь Иван многое мог простить. Но тех, кто сомневался в его царском происхождении, ждала верная смерть.
— Но кто будет новым царем? — спросил князь Дмитрий Ряполовский. — Убрать царя Ивана — дело не самое трудное. Найти нового царя — вот задача.
— Князь Владимир Андреевич Старицкий, — сказал боярин Федоров, — прямой рюрикович, не сумнительный, нравом мягок и милостив.
Назвать нового царя было законным правом конюшего, председателя боярской думыnote 9.
— Но согласится ли он? — спросил кто-то из гостей.
— Согласия спрашивать не будем, — раздался резкий голос Мстиславского, — боится он царя без памяти. Пока жив царь Иван, князь Владимир согласия не даст.
— Спрашивать не будем, — поддакнул князь Серебряный.
— Челобитную грамоту надо изготовить, — предложил боярин Федоров. — Коли увидит Владимир Андреевич, что все за него, — осмелеет.
— Верно говоришь, — поддержали гости.
— Пиши!
Боярина Федорова любили и слушались. Он кивнул дьяку Андрею Васильеву. Дьяк вынул из-за пазухи свиток. Грамоту князю Старицкому с просьбой быть русским царем он написал еще вчера. В шкапчике под иконой взяли перо и чернильницу. Придвинули ближе свечи.
Гости по очереди подписывались под челобитной грамотой. Толстый князь Куракин-Булгаков, поставив свою подпись, шумно отдувался, как после тяжелой работы. Некоторые со страхом брали в руки перо. Другие прикладывали перстень с печатью.
Когда все сидящие за столом приложили руку, боярин Федоров вручил грамоту Мстиславскому.
— Передай князю Володимиру Андреевичу. Кого знаешь и кому веришь, дай подписать. Чем больше людей, тем вернее…
— И пастыри духовные не согласны, — снова раздался бас отца Захария. — Митрополитnote 10 Афанасий оставил митрополию, не захотел с опричниками жить, в монастырь ушел. И Герман, митрополит, опричнину порицал, царь за то его прогонил. А митрополит Филипп сказал тако: «Царю и великому князю отставить опришнину, а не отставит царь и великий князь опришнины, и мне в митрополитах быти невозможно». Зазря обижает царь. Земщина по сю сторонь, опришнина по ту сторонь.
— Церковь отринулась от царя Ивана.
— Что станет с нами? Долго ли еще муки этой…
— До самой смерти.
— Господи, спаси, господи, помоги.
— Скоро ли война кончится?
Еще не раз поднимались князья и бояре с гневными речами. Близилась ночь, свечи догорали.
— Государи! — уже который раз взял слово боярин Федоров. — Я стою за вольность, за такую вольность, когда моя жизнь и мое имущество не зависят от одного государева слова. Я хочу, чтобы суд праведно судил меня. Я хочу, чтобы за мое слово, за мои мысли Малюта Скуратов не тащил бы в свой застенок… А разве нет убытка государю, когда много всякого люда бежит из родной земли? В прежние времена русские люди бежали из Литвы к нам…
Раздался одобрительный гул, бояре и князья поднялись с мест и дружно кланялись Федорову. Слово конюшего крепко пришлось им по душе.
— Прав Иван Петрович.
— Мы все за тебя.
— Головы на плаху отдадим, не отступим… — шумели вельможи.
— В адашевские времена не в пример вольготнее было.
— Братья государи, — призывая к тишине, поднял руку воевода Иван Колычев, — во имя правды на земле, для пользы людей русских я хочу смерти царю Ивану. Даже самый добрый человек, сохраняя свою жизнь, может совершить жестокость. — Он обернулся к юноше, сидевшему рядом. — Василий, сын мой, встань, покажись людям.
Высокий, красивый парень с темным пушком на верхней губе и на подбородке встал и поклонился всем сидящим.
— Василий вызван к царю и будет служить у него рындойnote 11, — сказал Иван Колычев. — Он ненавидит тирана… пусть станет он карающей десницей.
Застолица зашумела. По спинам многих побежали мурашки.
— Подойди ко мне, отрок, — раздался бас протопопа Захария.
Юноша встал на колени перед священником.
— Благословляю тебя, раб божий Василий, на доброе дело. Како бог похощет, тако и свершится.
И протопоп перекрестил юношу, поцеловал его.
Князь Турунтай-Пронский обнажил меч и, подняв его над столом, крикнул:
— Смерть убийце — Царю Ивану Васильевичу!
— Смерть!
— Смерть! — наперебой раздались голоса.
Князья и бояре вставали, обнажали мечи и скрещивали их с мечом князя Пронского.
— Смерть безумцу!
— Смерть…
Еле живой от страха выполз из кладовушки старик Неждан. Он и не рад был, что полюбопытствовал.
Иван Петрович Федоров долго разговаривал с князем Мстиславским в маленькой горнице наверху. Гости давно спали. Разговор был важный, вельможи понимали, что неосторожный шаг может стоить жизни многим людям.
— Осмотрительность и хладнокровие, — сказал Федоров, прощаясь. — Никогда не забывай, князь. Трусить не надо, а опаску держи.
