Он, как младенец к матери, прижался.Как ива, он поник и, мнилось ей,Как дремлющее море, наслаждался.Расцветшей розы мягче и нежней,Он лебедем измученным казался;От бед он, правда, пожелтел, — а все ж,Ей — богу, и таким он был хорош!149Глаза открыл он и заснул бы снова,Но нежный женский образ помешалЕму закрыть глаза; хотя больногоГлубокий сон по-прежнему прельщал,Но мой красавец нрава был такого:Он и во храме взоры обращалНе на святых косматых лица злые,А лишь на облик сладостный Марии.150На локоть опираясь, он привстал.Она смутилась, очи опустила,В ее лице румянец заиграл,И ласково она заговорила;Красноречиво взор ее сиял,Когда слова она произносила,И понял он, не понимая слов,Что лучший завтрак для него готов.151Да, мой Жуан не понимал ни словаПо-гречески, но это не беда.Он голоса прелестного такогоНе слыхивал нигде и никогда;Мелодия божественно простогоЗвучанья, величава и горда,Таилась в этих звуках непонятных,И сладостных, и мягких, и приятных.152Ему казалось, он проснулся вдругОт музыки таинственного звука,Не зная сам — не греза ль этот звукИ не рассеется ль она от стукаКакого-нибудь сторожа, а стукПротивнейшая вещь и даже мукаДля тех, кто утром спит, а по ночамЛюбуется на звезды и на дам.153Итак, Жуан внезапно пробудилсяОт сна, который бреду был сродни;В нем аппетит могучий появился.Приятный запах Зоиной стряпниНад ним туманным облаком кружился,И этот запах, как в былые дни,В нем возбудил желанье пообедать.Точней — бифштекса сочного отведать.154Говядины на этих островах,Где нет быков, понятно, не водилось;Одних овец и коз во всех домахЗажаривать на праздник приходилось.Случалось это редко: на скалахЛишь несколько домишек там ютилось.Но остров, о котором речь идет,Имел сады, и пастбища, и скот.155Я вспомнил, о говядине мечтая,Про Минотавра странный древний миф:Все наши моралисты ПасифаюСурово осуждают, заклеймивЗа то, что лик коровий приняла иНосила, но заметим, рассудив,Она лишь поощряла скотоводство,Чтоб на войне дать Криту превосходство.
