(К шпионству души любящие близки).Все жители Севильи круглый годИнесе помогали в этом сыске:Уж бабушка на что стара былаА ведь и та чего-то наплела!29Инеса созерцала без волненья,Подобно женам Спарты прошлых лет,Казнимого супруга злоключенья,Надменно соблюдая этикет.От клеветы и злобного глумленьяНесчастный погибал, а льстивый светВ ее великолепном равнодушииС восторгом отмечал великодушие.30Прощаю осторожное терпеньеМоим друзьям, которые молчат,Когда по мере сил и разуменьяВокруг меня завистники кричат;Юристы не такое поведеньеНазваньем «malus animus»[3] клеймят:Мы мстительность пороком полагаем,Но если мстит другой — не возражаем.31А если наши старые грешки,Украшенные ложью подновленной,Всплывут наружу, — это пустяки:Во-первых, ложь — прием традиционный,К тому же господа клеветникиУвлечены враждой неугомонной,Не замечают, что из года в годШумиха только славу создает.32Сперва друзья пытались их мирить,И родственники думали вмешатьсяА я, уж если правду говорить,Советовал бы вам не обращатьсяНи к тем и ни к другим. Большую прытьЯвили и законники, признаться.В надежде гонораров. Только вдругСкончался неожиданно супруг!33Скончался. Умер. О его кончинеЖалели горячо и стар и младПо тон весьма естественной причине,Что рассуждать о ближнем всякий рад.Мне намекал юрист в высоком чине:Процесс-то был скандалами богатЛюбители острот и диффамацийЛишились самой лучшей из сенсаций.34Он умер. Вместе с ним погребеныИ сплетни, и доходы адвоката:Любовницы пошли за полцены,Одна — еврею, а одна — аббатуДом продан, слуги все разочтены,И, как ни принял свет сию утрату,Оставил он разумную женуЕго грехи обдумывать — одну.35Покойный дон Хосе был славный малыйМогу сказать: его я лично знал,Он образ жизни вел довольно шалый,Но я его за то не осуждал:Он был горяч, игра его пленяла,И страсти он охотно уступал.Не всем же жить в таком унылом стиле,Как Нума, именуемый Помпилий!36