Эпиграфом к своей книжке По взял слова какого-то Ларошфуко[169] : «Tout le monde a raison». Мне пришлось разыскать старый словарь Мати. Перевод не занял у меня много времени.
«Все справедливо».
Ничего подобного я еще не слышал – фраза одновременно удивляла и ужасала. Какое из чувств у меня преобладало, тоже не знаю. Чем больше я рассуждал над смыслом этой фразы, тем дальше он от меня ускользал. Однако я не мог отделаться от мысли, что эти слова – послание от По, адресованное лично мне.
Где-то в марте ко мне заявился первый гость: некто по имени Томми Корриган. В далеком восемнадцатом году шайка из двухсот ирландцев напала на Вигвам, как тогда любили называть Таммани- холл[170]. Они не были обычными громилами. Просто им было обидно, что ирландцы не играют в политической жизни Нью-Йорка той роли, которую могли бы. Напавшие орали во все горло: «Долой индейцев!» и «Эммита – в конгресс!»[171], а затем принялись бить стекла, ломать мебель и прочее имущество. Короче говоря, учинили погром. Томми был одним из них. Парню не повезло: в суматохе его свои же ударили ножом. Но я помню, как до этого он стулом разбил стекло, а затем с подчеркнутой небрежностью выдавливал осколки окровавленным мизинцем. Странно, что мне это запомнилось. Видно, на всплеске воспоминаний Томми и нанес мне визит. Проторчал у меня недели три, без конца выклянчивая имбирное пиво.
Следом за Томми ко мне пожаловал Нафталай Джуд ловкий прощелыга, хорошо погревший руки на учреждении Медицинской лотереи и прикарманивший десятки тысяч долларов. Когда я только что приехал в Нью-Йорк, он подарил мне поношенное шерстяное пальто. Теперь он пришел требовать пальто назад, поскольку жене нечем чинить свою прохудившуюся одежду, а там еще крепкая подкладка.
На следующий день у меня появился олдермен Хант, умерший семь лет назад. Днем позже пришла моя покойная мать. Она по-хозяйски прошла на кухню и принялась за домашнюю работу, недоделанную Пэтси. Еще через день прибежал мой любимый пес – громадный ньюфаундленд. Вскоре вернулась моя жена и, почти не обращая на меня внимания, стала возиться с тюльпанами.
Раньше я бы не знал, куда скрыться от такого наплыва людей и необходимости общаться с ними. Однако у меня появились совсем иные представления о времени. Оно вовсе не такое жесткое и прямолинейное, каким мы привыкли его считать. Время мягко и податливо; при определенных условиях оно… сминается в складки, так что люди из разных поколений оказываются рядом. Они дышат одним воздухом, и уже невозможно говорить о «живущих» и «умерших». Как отличить, кто из них жив, а кто мертв? Лея сидит у ног Анри Леклера, жадно ловя его наставления. По сочиняет стихи вместе с Мати Лэндор. Я закусываю ветчиной в компании олдермена Ханта, Нафталая Джуда и Клодиуса Фута. Бедняга Фут. В который уже раз он пытается мне втолковать, что ограбил почту вовсе не в Рочестере, а в Балтиморе.
Мои гости не стесняют меня и почти не мешают работать. По правде говоря, мне очень приятно видеть, что они продолжают заниматься тем, чем занимались при жизни. И никаких ангельских хоров. Никаких языков адского пламени. У каждого дел по горло. Интересно, они останутся здесь, когда я уйду? В таком случае я смогу вернуться и у нас сложится неплохое сообщество.
Возможно, и Мати дождется моего возвращения. Возможно. В любом случае так мне легче думать о конце. А конец уже наступил.
Эпилог
Моя работа закончена. Все, что можно было написать, я написал. Этих строк я мог бы уже и не писать, однако я добавляю их. Быть может, от привычки водить пером по бумаге.
Потом я отложу перо. Соберу листы в стопку, перевяжу их и уберу в ящик письменного стола, загородив старыми чернильницами. Я сделаю это нарочно, чтобы мою рукопись нашли не сразу. Не хочу, чтобы она попала в руки случайных людей, рассчитывающих чем-нибудь здесь поживиться. Ее поиски требуют более пытливого ума и внимательного глаза. Но рано или поздно рукопись найдут.
Я помашу жене, выгребающей золу из очага. Попрощаюсь с олдерменом Хантом и Клодиусом Футом. Почешу за ушами своему ньюфаундленду. И выйду из дома.
Какой замечательный день. Наконец-то после зимы вернулось тепло. От пыльцы воздух приобрел желтоватый оттенок. Тюльпанные деревья покрылись ярко-красными цветами. Над лужайкой щебечет стайка малиновок. Я думаю, лучше всего покидать этот мир, когда он в полном великолепии и ваш разум не отягощен мыслями о дурной погоде.
Я пойду по той же тропке, по какой мы шли тогда с Мати. Встану на краю обрыва и окину взглядом реку. Даже с высоты заметно, как бурлит в Гудзоне вода. Лед уже сошел, и ее струи несутся с севера на юг, взбивая пену.
Я не стану поворачиваться спиной к реке. Не стану закрывать глаза, потому что у меня нет твоей веры, Мати. Я не могу прыгнуть в Его руки, не зная, ждет ли Он меня… и вообще ждет ли меня кто-нибудь. Я ведь всегда это говорил. Мы уходим так, как закрываются магазины. Никто уже не постучит в запертую дверь, а вскоре забудут и на какой улице был этот магазин.
Скажи мне, дочка… я хочу услышать твой голос. Скажи мне, что будешь ждать меня, что все образуется. Скажи мне.
Благодарность автора
Мой долг перед исторической правдой требует от меня сделать кое-какие пояснения. Прежде всего хочу сказать, что за годы службы Сильвейнуса Тайера на посту командующего Военной академией в Вест-Пойнте ни один кадет не был убит или даже серьезно покалечен. Хотя на страницах моего романа действуют Тайер, Хичкок, Кембл и другие реально существовавшие люди, их слова и поступки являются плодом писательской фантазии. То же самое относится к Эдгару Аллану По, который, насколько мне известно, убивал только на бумаге.
Работая над этой книгой, я черпал сведения из многих источников, но наиболее полезным оказался для меня роман Джеймса Эгню «Бунт из-за эггнога»[172] – пожалуй, единственное произведение, описывающее Вест-Пойнт девятнадцатого века. (Приветствую дух полковника Эгню![173]) Я очень благодарен за оказанную помощь Эбби Йокельсону из Библиотеки конгресса, историку Военной академии Стиву Гроуву и военному историку Уолтеру Брэдфорду. Если в моем романе встречаются какие-то исторические погрешности, вина за них ложится только на меня, а не на этих людей.
