Я купила еще одну книгу, о венской сдобе, но у меня не было духовки и я засунула книгу подальше.
Казалось, все не связанное с чувствами было табу. Слишком сложным, чтобы разобраться в этом вместе. Мы могли разделять только тишину. Необычные ощущения от наркотиков, вкус фруктов и ощущение тел друг друга.
Я покупала только оригинальные вещи. Мне хотелось, чтобы моя комната стала священным местом, продолжением нашего удовольствия. Я отыскала настолько тонкие тарелки, что они были почти прозрачными, с сияющей красной окантовкой. Ножи с ручками в виде луковиц, внутри пустые и посеребренные. Они так странно балансировали на ладони. Казалось, внутри их что-то заложено, потому что они так забавно скатывались с тарелок. Вилки для рыбы в виде трезубца. Они были замысловато изогнуты, и на ручках были рыбки из перламутра. На бокалах были маленькие листья, белое вино играло в них, как быстро бегущая кристально чистая вода.
Я щупала ткани с закрытыми глазами в главном зале Бон Марше, пока не нашла пан-бархат, который был похож на его кожу. Я купила замшу, что была как пятки его ног, и атлас, который мне как-то приснился во сне.
Сон был о броненосце, огромная скала мрачного серого металла, и ее следовало превратить в бледно-синий атлас, необычайно мягкий. В моем сне я его держала в правой руке. И мне нужно было тереть броненосец до тех пор, пока он не станет гладким и сияющим, и нежным, как этот атлас.
Я шила из этих тканей наволочки для подушек, которые я бросала на пол возле стены. Мы слушали американские записи, песни о дождливых днях и о диком мире, который растворялся в горьком дыму гашиша.
…Было слишком много цвета! Это был цвет, который принес с собой Феликс, цвет, который окрашивал все вокруг. Он пришел ко мне в костюме цвета миндаля, как только наступил первый теплый день, в алой рубашке и в красном шарфе с желтыми птицами. Он сказал, что хочет ехать в Китай, и я рассталась с синим комбинезоном и надела тибетский халат, купленный в лавке. Я еще надела китайский жакет из мягкого шелка, затканный иероглифами.
В пепельницах горели благовония, и странные запахи вытеснили обычный воздух. Это были запахи жасмина, гардении, сандала и нарциссов. Запах чудесного пиона, который раскрывал свои лепестки в маленькой синей вазе, которую я нашла на блошином рынке. Запах маслянистых мазей из Сан-Франциско, которые носили название Дух и Мечта и пахли жженым медом и малиной. Запах полыни в маленьком стакане из-под горчицы, стоявшей над небольшим холодильником, где я хранила еду для Феликса. Я старалась приручить странное создание — он не мог есть то, что обычно ели французы в ресторанах. Я нашла для него манго и особый крыжовник, орехи, папайю и самые ранние плоды киви. Я не хотела давать ему яблоки и обычные груши. Я мелко резала какой-нибудь экзотический плод, и мы ели его маленькими серебряными ложечками.
Он тоже покупал вещи в таком же стиле, у него был явный восточный вкус — ковер из Алжира, гобелен ярко-красного и выгоревшего желтого цвета, с блестящими кистями. Я его повесила на стену.
Он приносил вино: белое рейнское, австрийское вина и мускаде, но только белое вино.
Я собирала все его подарки. Он принес мне три открытки: группа черных людей в буше, на одной открытке был Рейнский собор, а на другой — рисунок Марии Эльчской, испанской мадонны. Еще он подарил мне оловянную шкатулку с изображенным на ней Феликсом.
Когда мне приходилось уходить по вечерам, я боялась, что больше не увижу его. Когда я ужинала с отцом и Мишелем, они предлагали:
— Приводи с собой своего приятеля.
И я отвечала:
— Возможно, и приведу.
Я знала, что никогда не сделаю этого, потому что предполагалось, что мои родители были нормальной парой и жили в Нейли, и их фамилия была Редфорд, а меня звали Элиза. Так случалось, что когда я была с ними, возвращаясь, я обычно находила записку у дверей: «Где ты?» и часто к ней прилагалась плитка шоколада «Тоблерон». Я не смела его есть, потому что он служил доказательством того, что он скучал обо мне. И хотя это значило, что он хотел меня видеть, это также означало, что я в это время отсутствовала.
В течение двух месяцев сохранялся идеальный баланс.
Когда пришла весна, с ней поменялся и баланс. Комнату уже больше не грел радиатор, и не несло холодом от окна. Оно стало источником тепла. Но мне казалось, что меня обдувает невыносимый сквозняк. Все изменило направление. Меняли место свет и темнота, и я начала нервничать. Необходимо было восстановить баланс. Я пошла и купила вторую синюю свечу, как та, что была у Розы. Я зажгла ее, чтобы Феликс продолжал приходить ко мне.
Я теперь редко встречалась с Сильви, иногда ненадолго во время ленча. Я не звонила ей по вечерам, чтобы не занимать телефон. Однажды она позвонила, когда у меня был Феликс.
— Я не одна, — сказала я.
— Значит, к тебе пришел твой друг. Когда ты меня с ним познакомишь? — спросила Сильви.
— Нет, — был мой ответ. Мне совсем не понравилась эта идея.
— Почему? Ты же знаешь моего друга.
— Это совершенно разные вещи. Мы поговорим об этом завтра.
— Ты противная, мне придется серьезно побеседовать с тобой.
— До свидания, — сказала я и повесила трубку.
Феликс слушал наш разговор.
— Ты плохо разговаривала с этим человеком, — заметил он.
— Не важно, — сказала я. Я надеялась, что он понял, как я могу быть холодна, и какой жестокой.
Потом он не приходил целых пять ночей подряд.
Я зажгла свечу на пятую ночь, и через полчаса прозвучал звонок в дверь. Но я почувствовала, что что-то ушло. Чувство было не таким, как раньше.
Я начала заучивать его черты, когда он был со мной. Изгиб его шеи, где она переходила в плечи, впадинки под ключицами, великолепная грудная клетка. И рот, верхняя губа едва изогнута и немного провисает по краям, и прелестная форма полной нижней губы. При тусклом свете занимающейся зари, когда комната была в полутьме, я тихо лежала и смотрела на его рот и восхищалась его симметрией.
Я повесила картину Морфея над постелью.
— О, — сказал он с улыбкой. — Ты считаешь, что это я?
Я кивнула. «Может, мне не стоило говорить ему об этом», — подумала я.
— Элиза, — сказал он, — я же не статуя. Я начала бояться, что наши отношения уже не те.
Порой кажется, что вещи не могут причинить вреда, потому что они неодушевленны. Я знала, что могу избавиться от того, что мне не нравилось, притворившись, что этого нет на самом деле. Когда мне нужно было идти в фотолабораторию, место моих прежних многочисленных прегрешений, я не обращала внимания на девушку в приемной, она знала слишком много. Я игнорировала фотографов, они подмигивали мне, и быстро проходила мимо запертых дверей. Я так хорошо их знала! Феликс сделал из меня порядочную девушку, и даже те, кто не знал его, могли почувствовать во мне обострившееся чувство собственного достоинства.
Мне так хотелось сказать Феликсу свое настоящее имя, привести его в магазин и представить отцу и Мишелю. Но я боялась сильной похоти отца и его грубого покровительства. Ничто не могло остановить его, когда он начинал глубоко и медленно дышать, уставившись глазами на новую жертву, или же он мог отвести в сторону Феликса и поинтересоваться, каковы его намерения, сколько у него денег, и снова повторить, что когда-нибудь я стану очень богатой женщиной.
Мне самой так хотелось быть с Феликсом естественной, стать настоящей Флоренс! Он никогда не предлагал мне съездить к нему домой, я так и не знала, где он живет, и не знала номер его телефона. Как- то он попытался сказать его мне, но я заявила:
