кресс-салат. Он сжал кулаки, улыбка пропала.
— Мы не можем позволить себе лишние траты — вот почему, — сказала я.
— Я никогда не брал ни одного твоего пенни. Понимаешь, ни одного!
— Я обещаю больше не вмешиваться в твои отношения с друзьями, — тихо сказала я.
— Ты считаешь, что это я во всем виноват, поэтому ты взяла на себя право вести себя как жандарм. Но я никогда не брал ни одного твоего пенни, — повторил он.
— Если кухня будет в темно-синих тонах, ты не думаешь, что там будет слишком темно? — спросила я.
Я научилась отвлекать его новыми идеями, когда он начинал себя вести подобным образом. Он клевал на наживку и начинал размышлять.
Некоторое время все было более или менее нормально.
Я дала девушке на чай в гардеробе пять франков, хотя нужно было дать десять. Но если я дам ей десять, то мы не сможем поехать на такси. А идти пешком слишком холодно.
Пальто отца было темно-зеленого цвета, элегантное и дорогое. Это пальто оставил отцу Мишель. Он донашивал все вещи, которые Мишель не взял с собой, возвращаясь в Прованс. И скоро я начала делать то же самое. Я тратила деньги только на колготки, так как я гордилась своими ногами. А так я с удовольствием носила мужские кашемировые свитера со скромным вырезом, мягкие просторные рубашки. В них было так приятно и удобно.
После Венеции ко мне не прикасался ни один мужчина. Я предпочитала считать, что после Феликса моя жизнь остановилась. Но чужие руки и губы, которые касались меня в Венеции, снова всплывали в памяти, неприятные воспоминания… Я воспринимала людей, как в кино, — проходят годы, а я помнила их такими же молодыми.
Отец прошел вперед. Официант коснулся моего плеча и сказал:
— Мсье?!
Я обернулась, мне не понравилось, что он мог так ошибиться. Я предпочитала считать, что у меня свой стиль одеваться. Он отдал мне отцовский зонтик.
— Эрги скоро выйдет из тюрьмы… — сказал вдруг отец в такси.
— Пожалуйста, не давай ему наш новый адрес, — попросила я.
Отец засмеялся.
— А что, если он понадобится мне?
— Тебе он не нужен. Самое плохое, если ты встретишься с ним, или если тебя кто-то увидит с ним.
— Я могу позвонить ему, — тихо сказал он.
Я напомнила ему о новом телефоне.
— Ты должен будешь сначала говорить с телефонисткой, а это не очень-то приятно. Я уверена, что «они» отмечают, кто будет ему звонить.
— Почему ты согласилась, чтобы нам поставили именно такой телефон? — спросил он, — наверное, по нему совершенно невозможно звонить за границу.
— Именно этого и стоит избегать, — сказала я.
— Мне кажется, хорошо, что мы решили переехать, — заметил отец, когда я доставала кошелек. Он сказал это таким тоном, как будто мы просто из-за каприза решили выехать из апартаментов.
Он стоял в холле и смотрел на Куроса. Мы не могли себе позволить вызвать специального перевозчика предметов искусства, поэтому Курос остался один. Его длинное и стройное тело сияло в ярком свете. Мы должны были завернуть его в одеяла завтра и везти в такси. Все остальное ушло с аукциона, чтобы расплатиться по счетам. У нас совершенно не осталось денег.
— Мы его любили, правда? — сказал отец. — Маленький негодяй!
Новая квартира была далеко отсюда. Там, на длинном бульваре, стояло множество домов, проходили разные маршруты автобусов.
Это была крохотная квартирка, но у каждого из нас была спальня. Одна ванная комната и маленькая гостиная. Курос, лишенный пространства и света, без темных стен, подчеркивавших его красоту, выглядел, как большая кукла, вылепленная из хлебного мякиша.
Будды у нас уже не было.
— Это была хорошая сделка, — сказал отец.
У нас и впрямь оказалось достаточно денег, чтобы мы могли просуществовать год или даже больше, потому что квартира стоила довольно дешево. Я хотела работать в каком-нибудь антикварном магазинчике на левой стороне Сены. Например, в «О Бо Пасса». Они продавали вещи почти как у отца — старинные вазы, головы и торсы, египетские безделушки. Отец согласился, что это неплохая идея. Но когда мы стали просматривать список тех, против кого он не возражал в качестве моего шефа, ни один из них не был им одобрен.
— Этот, — говорил он, — жулик, а у этого нет ничего приличного. — Одного он знал слишком хорошо, а другого слишком плохо.
Мне не хотелось оставлять его одного на целый день. Он разложил длинный-длинный стол от кухни до гостиной и начал распаковывать книги по искусству. Отец старался найти в первую очередь книги по скульптуре.
— Хорошо сделаны отливки, — сказал он, подняв очки на лоб. — Просто удивительно, что они могут делать сейчас с новыми материалами. Округлые формы правда выходят лучше, чем вещи с мелкими деталями…
Он все записывал, зарисовывал — чудесные академические рисунки — головы и фигуры. Он рисовал по памяти. Он показал мне набросок роденовского «Мыслителя» с крылышками за спиной.
— Мне не нравится, — заметила я.
— Да это просто шутка, — сказал он и разорвал набросок.
Он постоянно рассуждал об отливках.
— Женщины Танагры в развевающихся одеждах, амуры с могил гетер, и если они округлые — то это прекрасно. Они не могут быть репродукциями музеев, потому что музеи уже давно занимаются этим пиратством, — говорил отец. — Или того хуже, — добавил он. — Они будут требовать денег.
— Но ты собираешься заниматься этим, и кому же ты хочешь продавать отливки? — спросила я.
— Увидишь, — ответил он. Наброски громоздились с одной стороны стола. Рядом стояла забытая чашка кофе. Я вымыла ее и блюдце и принесла ему свежего кофе. Когда я ставила чашку на стол, она качнулась, и часть кофе пролилась на книгу.
— Ты все испортила! — заорал он, промокая кофе рукавом. Он повернулся и взглянул на меня с такой ненавистью, что я ушла и заперлась у себя в комнате. Когда я вышла, он сидел, наклонившись у стола, и плакал.
— Прости меня, Флоренс, — сказал отец. — Но ты действительно погубила все. — Он был прав.
— Единственное, что мне нужно, — это идея, которая может принести нам миллион, — сказал на следующий день отец. — И тогда все будет в порядке.
Я надела пальто и сказала с улыбкой:
— В Дрюоте будут выставлены новые лоты из археологических раскопок, ты не хочешь пойти со мной?
— Дешевые ублюдки, — сказал он. — Я не желаю их видеть!
— Не обязательно с кем-то разговаривать. Мы можем просто посмотреть. Они не для продажи. Пойдем, будет интересно.
— Я знаю обо всем больше, чем все они вместе взятые, — бормотал он.
— Но я же говорю тебе, мы не станем ни с кем разговаривать. Посмотрим на лоты, и все. Разве тебе не хочется пойти со мной? Давай, собирайся!
— Я занят, — сказал он, указывая на стол. Он перестал ходить к Дрюоту сразу после болезни и разорения, и ему не понравилось мое предложение.
— Я должен все же докопаться…
— Разве не может адвокат заняться этими делами? — спросила я.
— Никто не в состоянии правильно понять…
