знать, что же произошло на сей раз. Боже, в прошлом году я даже не ходила заниматься гимнастикой!
Флоренс тоже занималась гимнастикой несколько лет назад, но результат совсем не оправдывал усилий. К тому же там было общество женщин, которые ей совсем не нравились, такие, как Дебора.
— Тебе-то полнота не грозит, — говорит Дебора. — Ты можешь есть все что угодно и не набираешь ни грамма.
— Гм, — буркнула Флоренс.
— Это потому что ты высокая, а мне приходится постоянно следить за собой, — добавляет Дебора. — Далеко не каждый мужчина любит чувствовать студень под рукой.
Флоренс опять что-то размешивает, добавляя масло и сахар.
— Конечно, Бен не станет глазеть по сторонам, он не из тех, — говорит Дебора, но это явно не комплимент.
«О, но он смотрит», — может возразить Флоренс, или: «Он смотрел». Это чтобы сбить с Деборы высокомерие и самонадеянность.
Дебора добавляет:
— Он никогда так не поступит с тобой.
«У него есть подруга!» — хочется ей крикнуть Деборе просто для того, чтобы та заткнулась.
Ей известно, что Дебора живет в мире постоянных сражений с мужчинами, что ее возбуждают кровь и страсть.
— Я чувствую, что не должна с готовностью принимать поражение, — говорит Дебора.
— Но я не думаю, что это можно считать поражением, — возражает ей Флоренс.
— Без цветов на День Святого Валентина?! — кричит Дебора как резаная, и Флоренс хотелось бы знать, что по этому поводу думает секретарь Деборы.
— Понимаешь ли ты, какое это оскорбление! — продолжает она. — После всего того, что я сделала для этого парня?! Он просто не понимает, как ему повезло… Сейчас, можешь себе представить, я могла бы быть в Солнечной Долине с тем итальянцем, у которого ресторан на Амстердам-авеню.
— Так почему же ты не там? — спрашивает Флоренс, открывая поваренную книгу — ей еще раз нужно проверить пропорции. Она была уверена, что знает, как это готовить, но, должно быть, кое-что забыла.
— Из-за него! Я вычислила, что если останусь в Нью-Йорке, мы вместе проведем День Святого Валентина. Ты посмотри, сколько нервов я затратила на это ничтожество, Флоренс, это просто преступление!
— Ты знаешь его так мало, — говорит Флоренс. — Неделю? — Она считает: двенадцать, шестнадцать унций, потом масло, черт, она положила слишком много масла.
— Две недели! Ты что думаешь, я безумная? Две недели! Для Нью-Йорка это же уйма времени!
Бен очень чувствителен к переменам погоды. У него подскакивает давление, когда очень холодно. Батарея горячая; рукой он ощущает, что зеленая пластиковая панель в центре его рабочего стола стала клейкой — она коробится. Он любит сидеть лицом к окну. Но каждую зиму, потеряв терпение, он перетаскивает стол на середину комнаты. Он не знает, куда еще его поставить, и уже испробовал все варианты: угол, окно, левая стена, правая. Однажды на протяжении трех месяцев, весной, стол стоял лицом к двери чулана, куда они сваливали все их летние вещи.
Флоренс вошла в пальто и обняла его. Он потерся щекой о рукав ее пальто.
— Это мое пальто, — говорит он. Это является семейным ритуалом, потому что она носит его уже три года.
— Я собираюсь пойти за продуктами, ты хочешь чего-нибудь? — спрашивает она.
— Не знаю, — отвечает он.
— Хочешь пойти со мной? — спрашивает она. Когда стол стоит посреди комнаты, Бен нуждается в том, чтобы его водили гулять или в кино, чтобы он не начал пить.
Он закрывает глаза и не видит комнаты, открывает их — она уже не та, он все забыл.
— В кулинарию или бакалею? — спрашивает он.
Бен знает, что она не предложит ему пойти в супермаркет, — это как туалет, и никогда не упоминается в приличной компании.
В кулинарии светло-желтый пол, неоновый потолок, салаты за пуленепробиваемым стеклом, окаймленным блестящим хромом. Повсюду ряды коробочек с рисунками: снопы пшеницы, ветви винограда, кисти ячменя, помидоры, яблоки, груши, початки кукурузы, рой пчел… Все рисунки представляли собой что- то среднее между фотографией и простой графикой. Композиции на упаковках дополняют счастливые дети, фермеры и чернокожие полные женщины — они прикованы к большим коробкам со стиральными порошками и другими моющими средствами. На всех коробках с кашами почти всегда сияет солнце, а на коробках со стиральными порошками — белые облака. На туалетной бумаге — ангелы и птички. Бена такие магазины всегда приводят в замешательство. В его сознании эти рисунки не имеют ничего общего с пищей.
В бакалее совсем другое дело. Здесь все реально. Сахар и горчица, соль и мука в обыкновенных бумажных пакетах, орехи с маленьким совочком в них, дорогие, но настоящие овощи в деревянных ящиках. Если бы не цены, Бен мог подумать, что бакалейщик умышленно копирует старую, добропорядочную Америку, которую он любил вспоминать из своего детства в Калифорнии. Прошлое возвращалось к нему в виде громадного грейпфрута и вафель.
Ему не нравилось это соседство кулинарии и бакалеи. «Господи, дай мне силу изменить то, что я могу, и мудрость примириться с тем, что я не в силах изменить».
— Пойдем вечером, — говорит он.
Итак, он не идет. Она решает, что, после того как купит масла и сливок, зайдет в кафе и посидит с журналом за чашкой кофе с полчаса, только бы не быть дома. У нее наберется достаточно мелких монет, которые она насобирала по всему дому, чтобы купить журнал за четыре доллара, и это не покажется дорого. Использование мелочи это тоже своеобразная форма экономии.
— Может быть, макароны? — говорит она.
— Ты, кажется, называла их спагетти, — отвечает он.
— Мы называли их pates, не приписывай мне это. Ты, возможно, называл их спагетти.
Над головой яркое зимнее небо. Витрина каждого магазина была украшена сердцами, продавец одного из магазинов поздравляет ее с Днем Святого Валентина, у нее замерзли руки. Она останавливается перед аптекой — витрина украшена гирляндой из кусков мыла в форме сердца, и она решает купить Бену подарок.
Он слушает радио. Звучит Шопен.
— Радиостанция «Нью-Йорк Таймс», — говорит сердечный женский голос, как будто сообщает приятную новость.
Мужской голос продолжает:
— Стравинский… Шостакович… Римский-Корсаков… Бородин… Берлиоз… Гуно… Чайковский… балет…
Бен выключает радио и начинает шарить глазами по столу, но тут раздается телефонный звонок.
Кейти приглашает их сегодня вечером на обед.
— Я в последний момент решила собрать всех, — сказала она.
Бен оживляется.
— Нам что-нибудь принести? Флоренс готовит какой-то десерт.
— Великолепно, — говорит Кейти.
Он забывает спросить, сколько будет народу.
— Как ты мог? — упрекает его Флоренс, разматывая шарф. — Я готовила лишь для нас двоих. Если там соберется человек шесть, то смешно будет принести такой крошечный пирог. Перезвони ей.
У Кейти собралось пять человек. Квартира была в новом доме; стены казались толстыми, паркетный пол был уложен в шахматном порядке. Здесь был Эд, который издает небольшой демократический информационный бюллетень, и Филлис, его жена, художница; Фрэнк, который работает с производителями шелка в Китае, и Глория, которая работает в офисе мэра. Кейти одна.
