Верховные судороги

«Диллон против Глосса». Или я упускаю что-то из виду?

— Я очень и очень сомневаюсь, что вы когда-нибудь упускали что-либо из виду, судья Сантамария, — ответил Форкморган.

— Это был саркастический вопрос.

[Смех в зале]

— Мы ссылаемся на «Диллона» по причине самой простой. При рассмотрении этого дела суд, интерпретируя Восемнадцатую поправку, ту, которая ввела сухой закон, постановил, что критической является дата ее ратификации, а не дата официальной регистрации поправки Государственным секретарем. Вряд ли имеет смысл указывать на то, что такая регистрация происходит после выборов. Я, разумеется, говорю о времени, когда право регистрации принадлежало Государственному секретарю, а не хранителю Национального архива, как это имеет место ныне.

— Не выглядит ли такая интерпретация чрезмерно узкой?

— Даже если ключевым, определяющим моментом была бы регистрация, — а не ратификация, — сказал Форкморган, — поправка вступила в силу до того, как вице-президент официально зарегистрировал результаты голосования выборщиков. Поэтому поправка об ограничении президентского срока явственным образом запрещала выборщикам голосовать за президента.

— Использование слов «явственным образом» представляется мне спорным. Однако попытка ваша была недурна, адвокат.

— Вы явственным образом видите меня насквозь, господин судья, — улыбнулся Форкморган.

Пока продолжалась эта изысканная словесная дуэль, взгляд Пеппер снова пошел блуждать по Большому залу. И внезапно уперся в нечто очень знакомое: моржовые усищи, белый лоб, а вдобавок к ним щеки и подбородок цвета вяленой говядины. «А тебя-то кто сюда пустил?» Лицо это пошло морщинами — дед подмигнул ей. Пеппер снова вслушалась во все еще продолжавшиеся препирательства Форкморгана и Сильвио. Ей очень хотелось вставить хоть одно слово. А между тем часы тикали. Каждой из сторон отводилось на изложение дела по двадцать минут. И затем еще по пять — на опровержение доводов противника.

Возможно, никто не воспринимал так остро, как она, сделанного председателем суда предостережения: за ходом этого процесса будет следить весь мир.

Ярды, фарлонги, мили печатной бумаги были потрачены на лихорадочное обсуждение вопроса о том, вправе ли судья Картрайт участвовать в разбирательстве по делу «Митчелл против Вандердампа», — а уж о том, что говорилось в Интернете, лучше и не упоминать. Газетные передовицы и телевизионные комментаторы требовали, чтобы она в это дело не вмешивалась. Разве может судья Картрайт быть беспристрастной? Она же обязана своим местом Вандердампу! А ненависть, которую питал к ней Декстер Митчелл, была общепризнанным фактом, хоть он, исходя из тактических соображений, и изображал восторг по поводу ее участия в слушаниях. (За что члены комитета, который он прежде возглавлял, ругали его в средствах массовой информации на все корки.)

Реакция Пеппер на требование отстраниться от участия в обсуждении дела, состояла в простом повторении (правда, безмолвном) ее связанного с «Суэйлом» замечания, доставившего ей столько неприятностей: «Поцелуйте меня в жопу». Другое дело, что на сей раз она к кнопке «Send» даже не притрагивалась. Вчера, проворочавшись в постели без сна до трех часов утра, она пришла к заключению, что имеет полное право изложить свое мнение по делу. И довольно об этом. Одно из преимуществ членства в Верховном суде как раз и состояло в том, что все вокруг могли рвать и метать, сколько душа попросит, она же объясняться или отчитываться ни перед кем не обязана. А тем временем препирательства продолжались.

— Ключевые слова, судья Готбаум, таковы: «после ее ратификации тремя четвертями законодательных собраний штатов», из чего следует, что критическим моментом является именно ратификация. Послевыборная регистрация хранителем архива есть формальный акт, никакого юридического значения не имеющий.

— Я прекрасно понимаю это, мистер Форкморган. Однако согласно документу 18 КСШ 106б, который вы сами упоминаете на двенадцатой странице, конгресс наделяет хранителя архива полномочиями, необходимыми для совершения последнего шага, который и придает поправке полную законную силу. Именно хранитель или хранительница должны постановить, что поправка была официально принята штатами. И потому мне представляется, что до тех пор, пока он или она этого не сделали, поправка силы не имеет.

Пеппер набрала воздуха в грудь — никакой латыни, строго приказала она себе, — и вмешалась в разговор.

— Мистер Форкморган, насколько я понимаю, в тысяча девятьсот тридцать девятом году Верховный суд, рассматривая дело «Колеман против Миллера», постановил, что юридическая действенность ратификаций, осуществляемых законодательными собраниями штатов, есть вопрос политический и решение его надлежит оставить политическим же органам, а не судам. Разве это положение не применимо и в данном случае? Не просите ли вы нас пересмотреть, по сути дела, отраженное в законодательном акте суждение конгрессменов?

Уфф…

— Нисколько, судья Картрайт. Впрочем, я благодарен вам за то, что вы привлекли наше внимание к этой стороне дела. Мы здесь обсуждаем положение о том, что решение по «Диллану» должно было аннулироваться решением по «Колеману»…

Председатель суда неожиданно прервал адвоката истца, не дав ему добраться до конца припасенной им череды ссылок.

— Благодарю вас, мистер Форкморган. Мистер Кленнденнинн?

Поверенный президента встал. По залу пронеслись взволнованные шепотки.

— Насколько я понимаю, вы в значительной мере опираетесь на «Мнение судей, триста шестьдесят два Массачусетс девятьсот семь».

— Безусловно, но не в большей, чем оно способно выдержать, господин председатель. А должен сказать, это очень выносливое мнение. Мы также цитируем решения по «Дулут и штат против Кайла», «Риал против народа» и «Торрес против государства». Рискуя тем самым погрузить суд в спячку.

[Смешки в зале.]

— О нет, — улыбнулся председатель. — У меня сна ни в одном глазу.

— Если позволите, господин председатель, — начал Грейдон, опуская правую ладонь в жилетный карман, что мгновенно сообщило ему отдаленное сходство с Черчиллем, — несмотря на некоторую затейливость — готов признать это — наших ссылок, мы опираемся, или пытаемся опереться, на положение простое и ясное: эту поправку не следует считать применимой к президенту действующему. Двадцать вторая поправка[111] была недвусмысленным образом направлена в будущее. Она не мешала президенту Трумэну снова баллотироваться в тысяча девятьсот пятьдесят втором году на пост президента страны.[112] Этому помешал народ. И стало быть, ссылаться в настоящем случае на Двадцать вторую поправку как на прецедент вряд ли возможно.

По Большому залу прокатился одобрительный рокот. Пэги Плимптон, никогда не упускавшая возможности сообщить прениям характер более возвышенный, спросила у президентского поверенного, не предусмотрели ли творцы Конституции США каких-либо мер, позволяющих разрешить «головоломку, с которой мы ныне столкнулись». Грейдон, так и не вынувший руку из жилетного кармана, удивленно приподнял бровь.

— Госпожа судья Плимптон, у меня давно уже сложилось впечатление, — просто до сей поры я не имел случая открыто высказать его, — что, если бы создатели нашей Конституции знали, каким процедурным искажениям и извращениям подвергнут потомки плод их величавых трудов, они, скорее всего, подняли бы руки вверх и попросили британцев вернуть нас в империю.

По Большому залу прокатилась волна смеха. Старик открыл рот, чтобы продолжить, но тут лицо его вдруг посерело. Рука Грейдона рванулась из кармана к груди. Несколько мгновений он простоял, хватая ртом воздух. «Боже милостивый», — внутренне ахнула Пеппер. А затем Грейдон рухнул лицом вниз.

Новость о том, что поверенный президента лишился чувств в ходе прений, была воспринята —