День бумеранга

Молодежь нагрели на соцобеспечении, поэтому он предлагает мораторий: с тех, кому меньше тридцати, добавочных денег не брать. Второе – что конгресс должен исправить систему на долгие времена, сделать ее эффективной, самоокупаемой, распрощаться с поганой нынешней схемой Понци,[42] когда долг просто перекладывается на следующее поколение. Пока конгресс этого не сделает, мораторий остается в силе. Мне нравится. И думаю, на президентских выборах эта темка будет поострей перца.

– Держи карман, – фыркнул лоббист. – Шансов просто завались.

– Такова судьба многих идей, – сказал Терри. – То, что считали ересью, потом признают за истину. Где-то я это вычитал.

– М-да. Не забудь послать мне открытку, когда эту идею признают за истину. Слушай, надо сварганить какое-нибудь высоконравственное заявление в СМИ насчет мезотамалида-7. А то затрахали эти чертовы защитники пернатых.

– Я же тебе говорил, – отозвался Терри, – что нужно переименовать это дерьмо. Звучит как отрава, которой убивали людей в концлагерях. Назови… ну, я не знаю… поли… полипепто… парфюможимолость номер девять. Как-нибудь побезобиднее. Узнай, что кладут для вкуса в мороженое, и так вот прямо назови.

– Это химическое вещество, Терри. Их не переименовывают.

– Тогда снабди торговой маркой. Что-нибудь вроде «блоха-ха-ха» или «блоха, пока». Остроумное что- нибудь. Извини, Ларри, мне пора идти. Мой клиент делает в сенате важное политическое заявление. Такое не каждый день случается. Я потом тебе звякну.

Речь Ранди получила примерно такой же отклик, какой имело бы падение мелкого камешка посреди Атлантики. Но, по словам Терри, она стала «штормовым предупреждением».

На следующий день Ранди приехал к тюрьме Александрии и провел там «импровизированную» пресс- конференцию (которую подготовил Терри). Сенатор призвал власти освободить Кассандру Девайн до суда.

– Весь мир смотрит и ждет, – сурово провозгласил он.

Это было, мягко говоря, преувеличение. Но у тюрьмы собралось довольно много народу – несколько сот сторонников Касс. И был человек, который действительно смотрел (по телевизору) на происходящее, – Бакки Трамбл, главный политический советник президента США. У Бакки был плохой день. Министр финансов только что сообщил ему, что Банк Китая отказался от новой порции американских казначейских векселей.

Глядя по Си-эн-эн на Ранди, гневно грозящего пальцем Белому дому, Бакки подумал: Он- то какого хрена в это ввязывается?

Глава 11

Речь Ранди у входа в тюрьму была перепевом вчерашней речи в сенате, но только, по словам одного телеобозревателя, теперь он сервировал свою мысль «под острым соусом». Толпа кричала и ревела, показывала пальцами V, требовала освобождения Касс. Даже Терри был под впечатлением – редкое состояние для пиарщика.

– Мне показалось, вы собираетесь отстегнуть ногу и потрясать ею перед лицом правительства, – сказал он, когда они вернулись в фургончик, служивший передвижной штаб-квартирой кампании за освобождение Кассандры.

– Между прочим, – отозвался Ранди, жадно глотая воду из бутылки, как боксер между раундами, – такая мысль и правда у меня мелькнула.

– Очень вас прошу, удержитесь, если она мелькнет еще раз. Вы выглядели отлично. Интересно, смотрела она или нет.

По другую сторону тюремных стен Касс играла в «червей не брать» с сокамерницей – репортершей «Нью-Йорк таймс». Репортеров в эти дни за решеткой сидело немало – они даже образовали свою «инсайдерскую» тюремную группировку. Называли себя «пулицеровской сворой»,[43] татуировались хной, делали себе головные повязки из дорогих чулок. Карточная партнерша Касс сидела за статью в разделе «Письма из Вашингтона» о том, что ЦРУ внедрило во французское посольство своего шеф-повара (поистине немалое достижение!), который подкладывал съедобную подслушивающую аппаратуру в паштет из гусиной печенки на официальных обедах. Назвать источник она отказалась.

– Эй, Девайн, так тебя растак! – крикнула еще одна представительница сидящей прессы – публицистка, отказавшаяся свидетельствовать перед большим жюри, составленным двадцать лет назад для решения вот какого вопроса: просил ли один член кабинета (ныне покойный) одну официантку (ныне живущую в Аргентине) в одном ресторане (прекратившем существование) дать ему свой номер телефона (давно отключенного). – Разуй глаза!

Она показала на экран телевизора, привинченного к стене так называемой комнаты отдыха. Касс перевела на него взгляд. На экране сенатор Рандольф К. Джепперсон выступал перед толпой, над которой торчали плакаты с ее именем.

– Похоже, кое у кого завелся на воле рыцарь-избавитель, – заметила публицистка. – Не тот ли самый, с кем ты устроила тогда потеху в Боснии?

– Объясни, какой смысл ты вкладываешь в слово «потеха», – сказала Касс.

– Только что назвал тебя совестью молодого поколения.

– Черт возьми, девчонка, я так и знала, что дама у тебя!

– Вот бы меня кто-нибудь назвал совестью поколения, – сказала светская хроникерша из «Вашингтон пост», которая отбывала «от трех до пяти» за отказ раскрыть источник. – Ты с ним спала или нет?

– Вопросы у тебя, однако.

– А что? Заключенным положено друг с другом откровенничать. Мы же все тут в одной лодке.

– Не было у нас ничего такого. Хотя земля под нами качнулась.

– А он ничего, привлекательно-страшноватенький такой. У него вроде был роман с этой, как ее…

Касс смотрела на телеоблик Ранди все время, пока тасовала колоду. Видна рука Терри, думала она.

Ближе к ночи благодаря трансляции речи Ранди толпа стала исчисляться тысячами. Терри задавал ритм скандирования из фургончика по радио.

– Прямо как в шестидесятые, – сказал он, глядя в тонированное окно фургончика, – только мусора поменьше. Куда это вы? – спросил он Ранди, когда тот потянулся к ручке двери.

– Соединиться с народом, – был ответ.

– Не переборщите с доступностью.

– С доступностью? – хмыкнул Ранди. – Не понимаю, как с ней можно переборщить.

Едва Ранди вышел из фургончика, как был проглочен восторженной толпой молодежи с плакатами:

СВОБОДУ КАСС!

ПЛАТИТЬ? ЧЕРТА С ДВА!

ДЕНЬ БУМЕРАНГА НАСТАЛ!

КАСС ПРАВА!

ЭТО ДЕФИЦИТ, ИДИОТЫ!

СОЦИАЛЬНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ = СМЕРТЬ!