положил бы трубку.
– И какую картину ты назвал? – не удержалась от вопроса Констанс.
Джеффри недовольно поморщился. Как и все творческие личности, он питал слабость к драматическим эффектам и пространным монологам.
– Я назвал пейзаж.
– Так я и думала! – воскликнула Констанс. – Мне сразу показалось, что к ней приложил руку большой мастер. – Она с победным видом посмотрела на мужчин, ни один из которых, однако, не разделял ее восторга.
– Мне можно продолжить? – холодно поинтересовался Джеффри.
– Ладно, ладно, больше перебивать не буду, – обиженно пробормотала Констанс.
– Спасибо. Так вот… На чем это я остановился? Ах да. Стоило мне произнести название картины, как Кенвуд мгновенно сдулся. Минуты две он вообще не мог говорить. Потом пришел в себя и заявил, что знать ничего не знает, а мне посоветовал обратиться к Джереми Уолшэму. Я ответил, что так и сделаю, как только старик выйдет из больницы. Так что нас, возможно, ожидает сенсация. – Он повернулся к сестре. – Как думаешь, Конни, кто это может быть?
– По времени и манере письма, пожалуй, кто-то из современников Тернера. Но я не очень хорошо знаю этот период, так что могу и ошибаться. Она привстала с дивана и выглянула в окно. Дождь уже прекратился, ветер стих, и улицы постепенно заполнялись прохожими.
– Что ж, ребята, мне пора, да и вам надо еще приготовиться. – Джеффри подошел к сестре и поцеловал в щеку. – Увидимся в Лондоне, малышка. – Он протянул руку Брайану. – Приятно было познакомиться. Буду рад сыграть с тобой в одной команде, если представится случай.
Констанс поднялась, чтобы проводить брата, но вдруг остановилась.
– Джефф, ты сказал, что нам надо приготовиться. К чему?
– А вы разве не знаете?
– Нет, – ответили хором Констанс и Брайан.
– Странно. – Джеффри поскреб небритый подбородок, посмотрел сначала в потолок, потом в пол, а когда поднял голову, губы его расползлись в клоунской улыбке. – Джереми Уолшэм вернулся сегодня домой. С минуты на минуту он позвонит и пригласит вас к себе на… Договорить ему не дал телефон. – Почему старик торопится?
– Объяснил, что в понедельник улетает в Швейцарию на консультацию и хочет закончить все до отъезда. Кстати, из Лондона прилетают Маккормик и Паркер. – Брайан взглянул на часы. – Нам надо быть в особняке к шести. У нас чуть больше четырех часов. Успеешь?
– Боже, мне совершенно нечего надеть!
– Ты хочешь использовать это, как предлог, чтобы явиться в костюме Евы? – усмехнулся Брайан.
Констанс рассмеялась.
– Бедняжка Ева! Как ей было тяжко без магазинов!
– Зато какой счастливчик был Адам. Ты только подумай – соперников нет, на работу ходить не надо, и никаких проблем со всеми этими пуговицами, застежками и поясами. – Он потянул за пояс атласного халата, и, когда полы разошлись, наклонился и приник губами к груди Констанс.
– У нас нет на это времени, – попыталась остановить его Констанс, но ее голосу не хватало уверенности. – А мне еще надо принять душ.
– Я знаю прекрасный способ сэкономить время, – уверил ее Брайан.
Он открыл дверь и замер, не переступив порог.
Она походила на мифическую наяду – с облепившими высокую, словно высеченную из каррарского мрамора шею завитками волос, с порозовевшей от горячего душа бархатистой кожей, со струйками воды, стекающими с плеч в узкую ложбинку между соблазнительными холмиками грудей с темными бугорками сосков, с блестящими подобно жемчужинам капельками на длинных ресницах.
Он мог бы любоваться ею бесконечно долго, но еще сильнее ему хотелось прильнуть к ней губами, вдохнуть ее пьянящий аромат, услышать биение сердца.
– Ты же собирался экономить на воде. – Констанс улыбнулась и, протянув, руку, втащила Брайана в ванную. – Поторапливайся.
Он взял с полки кусочек душистого мыла, намылил ладони и начал осторожно массировать ее плечи, потом перешел к спине, двинулся ниже…
– Хорошо, – прошептала Констанс.
Между ее кожей и его ладонями была только тончайшая мыльная пленка, и руки Брайана легко скользили по узкой талии, округлым ягодицам, тугим бедрам.
Констанс засмеялась, когда его язык пробежал по шее, и губы сжали мочку уха.
– Не отвлекайся!
Брайан повернул ее лицом к себе и, еще раз намылив руки, продолжил то, чем занимался бы вечно. Руки переместились на живот, язык спустился в углубление пупка и двинулся ниже, к треугольнику волос, как будто прикрывавших спуск в ущелье, где сосредоточились все ощущения Констанс.
По мере того, как его ласки становились настойчивее и требовательнее, в Констанс нарастала какая-то сила, подобно бурлящей лаве ищущая выход. Наконец лава хлынула наружу, а внутри Констанс разлилась огненная река, докатившаяся до кончиков пальцев, заполнившая каждую ее клеточку, наэлектризовавшая каждый нерв.
