клочья, не говоря уже о том, что вандалы непременно разрисовали бы стены и потолки непристойными рисунками и надписями.
Саша говорил уверенно. Вот тут-то Лизавета и ввернула вопрос насчет внешности Фельдмаршала. Раз человек так хорошо знает типичных вандалов, он и шпиков не может не знать.
– Да, внешность у него необычная, – продолжал ничуть не обескураженный Маневич. – Я вполне допускаю, что те, кто его послал, вовсе не собирались таиться. Им интересно знать, что я делаю, и они даже хотели, чтобы я заметил слежку и занервничал. Своего рода провокация.
Любителю детективов Сашин аргумент показался бы вполне убедительным. Лизавета детективы любила, но вместе с тем знала, что в книгах и в жизни играют по разным правилам.
– А ты не занервничал?
– Занервничал, но не подал виду. Можно еще кофе? – Он протянул Лизавете кобальтово-синюю чашку.
Когда она отошла к плите, Саша взялся за телефон.
– Алло, Серега, привет, это Александр Маневич, если ты не забыл еще такого… Что? Конечно, помню, просто замотался… Ты тоже мог бы… Конечно, по делу… – И Саша коротко изложил историю налета на Лизаветину квартиру и на редакцию. Потом довольно долго молчал и слушал, причем лицо его становилось все более озабоченным.
Лизавета чесала ухо удобно свернувшегося у нее на коленях Масона и старалась не пропустить ни единого слова.
– Что?.. Закрыли?.. Почему?.. Вы все дохлые дела закрываете, не успев начать следствие?.. А ты разузнай!.. Как это не можешь? Ты же в убойном отделе… А-а-а… Я не сообразил… Но так срочно все равно не бывает. Ваша бюрократическая машина так быстро шестеренками не ворочает… Ах, позвонили! Кто, если не секрет?.. Узнать можешь?.. Важно! Я бы тебя по пустякам не беспокоил! Ладно, жду, чем скорее, тем лучше.
Маневич запихнул телефонную трубку в настенную держалку, пододвинул поближе чашку с кофе, сжал губы и задумался. Он явно размышлял, как преподнести Лизавете неприятные вести.
Как и положено романтику, Маневич считал, что женщин следует всячески оберегать, даже если эти женщины – коллеги. Именно поэтому он крайне неодобрительно относился к дамским попыткам проникнуть в стройные ряды криминальных репортеров или вести самостоятельные расследования. Для Лизаветы он временами делал исключение. Но только временами.
Саша достал сигареты, не спросив разрешения, закурил и наконец решился:
– Загадочная получается история… Кстати, твой крепыш – это и есть мой знакомый в вашем Центральном РУВД. Как я сразу не догадался по твоему рассказу! Он действительно обожает играть со словом «значит». Серега к тебе случайно попал, дежурил… Но дело в другом…
Лизавета, сидевшая за столом напротив, улыбнулась одними глазами, подбадривая и давая понять – мол, знаю, тебе твой источник поведал не только и не столько о своем дежурстве.
– Да, да, ты права, – заторопился Маневич, – они уже закрыли дело. Ну, не закрыли, а положили на полку. Не по собственной инициативе. Позвонили. Серега не знает, кто именно. Но кто-то влиятельный, кто- то весьма сильный, способный построить по стойке «смирно» начальника РУВД, полковника милиции. Позвонили и велели погромом у тебя особо не заниматься. Вот такой поворот…
Лизавета встала, сбросила на пол разнежившегося кота и принялась хлопотать – вдруг вспомнила, что они с Сашей не ели с самого утра.
– Серега обещал разведать, кто и откуда звонил. Но говорит, что трудно… – Помолчав, Саша спросил: – И что ты по этому поводу думаешь?
– Думаю, что у нас все больше информации к размышлению, – ответила Лизавета и поставила на стол блюдо с бутербродами и очередную джезву с кофе.
Прежде чем размышлять, следует перекусить.
ВЕСЕННИЕ КАНИКУЛЫ
– Я не знаю, о чем писать… Там глупости говорили. О глупостях я писать не буду! – Лидочка начала жаловаться, еще не открыв двери.
Лизавета с трудом сдержала стон. Пятница, вечер, все измотаны, у всех нервы на пределе. Точнее, не у всех, а только у тех, кому не удалось еще в юности заразиться инфекцией со звучным названием «пофигизм», переболеть, выздороветь и в результате избавиться от собственно нервов и от неприятностей, с ними связанных.
Лидочка, дитя века, вплыла в Лизаветину комнату горделиво и медленно, словно римская галера, входящая в гавань давно покоренного италийского городка.
Сегодня утром Лизавета и Лана Верейская долго перебирали подготовленные корреспондентами и службой информации темы. Горячая пора, за каждой темой и каждым сюжетом – выборы, выборы и еще раз выборы.
Забастовка учителей – с призывом к кандидатам в президенты. Круглый стол, посвященный налогообложению, – с советами, адресованными потенциальному президенту. Медицинский форум – та же история, плюс просьбы всяческих даров и пожертвований больницам, детсадам и богадельням. Все культурные мероприятия, выставки, концерты и спектакли – почти без исключений – организованы теми или иными политическими движениями. Даже крутой, лохматый и бородатый авангард, устроители хеппенингов и перформансов, развешивали утюги на Дворцовой площади или гудели пожарными сиренами на Алексеевском равелине Петропавловской крепости не просто так, а за «своих» претендентов, выбираемых по принципу наименьшего рейтинга.
«Петербургским новостям», в соответствии с распоряжением вышестоящего начальства, было строго- настрого заказано в той или иной форме участвовать в предвыборной агитации и пропаганде. Как на президентских выборах, так и на довыборах в Думу. Между тем все запланированные события, кроме автотранспортных происшествий, ограблений и убийств, были патентованно предвыборными.
Лана Верейская крутила листки со списком репортажей, возмущалась и думала, чем заполнять эфир.
