призрак, а призрак, чья форма вначале видима лишь как очертание, обретает плоть. Это был забавный момент, когда два изображения балансировались, и трудно было определить, какая из картинок окажется более реальной.
, я стоял в этом темном ландшафте и чувствовал как реальный мир становится туманным и ненадежным, чтобы замениться иным, невозможным миром!
Расхождение двух Историй, которому я оказался свидетелем – в первом садово-огородный мир элои, во втором погасшее солнце и пустыня, раскинувшаяся на всю планету. Мне это как-то не умещалось в голове происходящее. Как могло одновременно «быть» и «не быть»?
Задаваясь этим поистине гамлетовским вопросом, я вспомнил Фому Аквинского, его слова: «Бог не может ничего изменить в прошлом. Это невозможнее, чем поднять мертвеца…» И тогда мне показалось совершенно справедливым такое суждение! Не предаваясь философским размышлениям, я всегда думал, что будущее является продолжением считал, прошлого: зафиксированное, закрепленное, незыблемое даже для Бога – и уж наверняка для человеческой руки. И в том числе – для машины времени.
Оказалось, однако, что будущее может и не быть «зафиксированным», а изменчивой «вещью в себе»! Если так, размышлял я, то какое же значение может в нем иметь жизнь человека? Неужели все наши достижения могут обратиться в ничто под разлагающим воздействием Времени? Что же тогда – Человек, и что – дела его, если все, что он любил и все, чему посвятил жизнь, может оказаться навсегда стертым с карты Истории. Подобная участь могла постичь любого человека и любое человеческое деяние.
Я смотрел на тающее пламя свечи и начинал сомневаться в самом мире – что же он такое? Что в нем есть устойчивого и надежного? Все зыбко, как воск, сгорающий в пламени, не оставляя после себя ничего.
Однако, совладав с собой, я решил осмотреться в этом загадочном мире, и запечатлеть его на Кодак, после чего вернуться в 1891 год. Потом пусть этим займутся философы, пусть они ломают головы над тем, как могут существовать два будущих, взаимоисключающих друг друга, мира.
Я свинтил оба рычага Машины Времени, без которых машину нельзя было привести в действие, и засунул их подальше в карман – что я делал и прежде – и, как выяснилось, недаром. Затем отыскал кочергу, засунутую между валов и осей двигателя, Машины Времени. Ухватив тонкую рукоятку, я взвесил ее в руке. И тут же почувствовал себя намного уверенней, представив, как такой штукой можно сокрушить черепа нескольким морлокам. Их бледные лица до сих пор вставали перед моими глазами. Такого примитивного инструмента для встречи вполне хватит. С такими мыслями я засунул кочергу за пояс. Она висела там как кобура полицейского, увесистая и обнадеживающая, одновременно являясь напоминанием о доме и очаге.
Я поднял свечу перед собой. Из темноты смутно вырисовывалась статуя – громадное изваяние из белого камня, насколько можно было различить в пляшущем свете свечи.
Я направился к монументу уверенной походкой, которую диктовала мне кочерга. Всюду мне мерещились серовато-красные глаза, которые вот-вот вынырнут из темноты. По песку в стороне пронеслось шуршание, которое вполне могло быть шагами босых ног. Я сразу схватился за медную рукоятку и, не замедляя шага, направился дальше.
Статуя была расположена на бронзовом пьедестале. Львиное тело распростерло над собой широкие крылья так, что казалось (от пляски пламени) будто бы они развеваются надо мной. Лик мраморного зверя был человеческим. Казалось, эти пустые каменные глаза наблюдают за мной: улыбка, насмешливая и жестокая, светилась на его обветренных губах.
И тут я узнал его: и, если бы не страх перед морлоками, то обрадовался бы так, словно вернулся домой! Этот были все те же декорации знакомого мира элоев, только превращенного в ад: пустынный и песчаный. Это был тот самый Белый Сфинкс, и отстоял он на том же самом месте, словно привет от старого друга!
Я обошел песчаный холм, на котором не росло ни травинки, стараясь не удаляться от машины, вспоминая, как это было.
Здесь когда-то находилась та самая лужайка с мальвами и пурпурными рододендронами – они сбрасывали на меня свои цветы во время бури с градом. И столь же неразличимая сначала среди вертевшихся градин, теперь выступала фигура Сфинкса.
Ну что ж, я снова оказался здесь, – но за сто пятьдесят тысяч лет до происходивших тогда событий. Кусты и лужайка исчезли – и, по-видимому, навсегда. Райский сад заменила вечная пустыня – и теперь он существовал лишь в моих воспоминаниях. Однако Сфинкс был здесь – реален и осязаем, и к тому же почти не подверженный разрушающим силам времени.
Я похлопал по бронзовым панелям пьедестала почти с нежностью. Неким образом само существование Сфинкса, оставшегося на прежнем месте со времени моего первого посещения, уверило, что все это не было игрой воображения и безумным бредом, из которого я в беспамятстве вернулся в 1891-й год! Все это было объективной реальностью, и – вне сомнения, подобно остальному Творению вполне укладывалось в привычные логические рамки. Белый Сфинкс тоже стал частью этого логического уравнения, и лишь мое невежество не давало увидеть остальное. Я воспрянул духом и почувствовал новый прилив сил, а также решимость продолжать исследование неизвестного альтернативного будущего.
Словно по наитию, я направился к той стороне пьедестала, что располагалась ближе к Машине Времени, где при свете свечи исследовал вблизи бронзовую панель с декором. Именно здесь, вспомнил я, морлоки другой Истории устроили гараж для Машины Времени и ловушку – для меня. Постучав камешком по бронзовой панели, я обнаружил там пустоту. К панели крепились кольца, которые я пытался дергать, правда, без успеха. Хвататься за них было удобно – прочные и на вид как новые.
Я продолжил исследования местности. Присутствие Сфинкса напомнило мне ужас, который я испытал после внезапного исчезновения, попавшей в руки морлокам. Похлопав по карманам, я убедился, что рычаги на месте – а без них никто бы не смог угнать машину. Но и это не исключало возможности, что какие-нибудь другие негодники утащили ее, стоило мне удалиться на порядочное расстояние, и возможно, разобрали по частям или как в прошлый раз, затащили бы невесть куда.
Кроме того, в этом сумеречном ландшафте можно было запросто заблудиться. Как в таком случае найти место моей высадки? Стоило мне отойти на несколько ярдов в сторону – и я бы потерял все ориентиры. Свечи не хватило бы, чтобы осветить местность и определиться, в какую сторону двигаться. Это было как находиться в океане мрака.
Некоторое время, ломая над этим голову, мое желание осмотреть местность, боролось с такими доводами. И тогда меня осенило. Открыв рюкзак, я вытащил весь свой запас свечей и камфоры. Я торопливо воткнул свечи между деталями механизма. Затем обошел машину, зажигая спички, пока не загорелись все.
