Одним прыжком Аракелов оказался у люка и с маху всей ладонью ударил по кнопке замка. Пока диафрагма – медленно, слишком медленно! – раскрывалась, он несколькими движениями напялил снаряжение: браслеты, пояс, ласт… И едва отверстие достаточно расширилось, Аракелов, с силой оттолкнувшись, вырвался наружу и поплыл, мощными взмахами ног и рук посылая тело вперед.
VIII
– Но как же это могло быть? Ведь подготовка космонавтов… Не понимаю, – сказал Захаров. – Не могу понять.
Они сидели за угловым столиком в «Барни-баре». Стентон рисовал что-то пальцем на полированной столешнице. Потом он оторвался от этого глубокомысленного занятия и, так и не ответив Захарову, поманил хозяина:
– Повторите, пожалуйста.
– Может, хватит? – спросил Захаров.
Стентон улыбнулся.
– Странный вы человек, адмирал. Чертовски странный. Какое вам дело? Ну, напьюсь я, так кому от этого хуже? Только мне.
– Остается только добавить: «И чем хуже, тем лучше». Лозунг распространенный. В высшей степени. И в высшей степени дурацкий. Когда вы собирались набить морду этому, как его… Кулиджу, вас можно было понять. Это было по крайней мере эмоционально обоснованно.
– С этим сукиным сыном я еще разберусь, – пообещал Стентон. – Он свое получит. – Это было сказано таким тоном, что Захаров невольно посочувствовал этому неведомому Кулиджу.
– За что, собственно?
– За все. За наглость. Инженеры… Супермены чертовы!.. Если он знает, как отличить плюс от минуса, значит, ему все можно… Можно подсоединяться куда попало, можно ни о чем не думать… Руки за такое обрывать надо!
Барни стоял рядом и выжидательно переводил взгляд с одного на другого.
– Ладно, – сказал Стентон. – Бог с вами, адмирал… Кофе здесь водится?
– Разумеется, – ответил Барни с некоторой обидой за свое заведение. – Какой вы хотите: по- бразильски, по-турецки, по-варшавски?..
Стентон прихлебывал кофе мелкими глотками. Захаров посмотрел на него. Теперь ему было понятно, почему лицо летчика с самого начала показалось знакомым. Они в самом деле никогда не встречались. Но зато портреты Стентона несколько лет назад промелькнули во многих газетах: хотя космонавтов нынче хоть пруд пруди, запуски все же привлекают пока внимание прессы. К тому же Стентон – это особый случай.
– И все-таки я никак не могу взять в толк, как это могло быть? – снова спросил Захаров.
Стентону не хотелось говорить об этом.
– Очень просто. Организм – штука сложная, не все можно предсказать заранее.
Захаров не стал настаивать. Он взял свой стакан, поболтал – ледяные шарики неожиданно сухо шуршали и постукивали о стекло. Так шуршат льдины, расколотые форштевнем и скользящие вдоль борта к корме; так перестукивает галька в прибое… Вода была холодной и удивительно свежей на вкус. Приохотил Захарова к ней Аршакуни. Так они и пили – Захаров с Карэном «Джермук», а Джулио – граппу…
Стентон допил кофе, закурил. Он сам не мог понять, почему вдруг рассказал этому грузному и седому русскому больше чем кому бы то ни было. Наверное, просто сработал «закон попутчиков»… Но есть вещи, которых не рассказать, не объяснить никому.
Как расскажешь мечту о черном небе? Стентон и сам не знал, с чего это началось: с фантастических ли романов, читаных-перечитаных в детстве, с документальных ли фильмов о программах «Аполлон» и «Спейс шаттл», которые он смотрел не один десяток раз. Но в один прекрасный день он понял, что умрет, если не увидит черное небо – увидит сам, а не на экране телевизора.
Ни денег, ни связей у Стентона не было. Но семнадцатилетний подросток из Крестед-Бьютта, Колорадо, с таким упорством три месяца подряд планомерно осаждал сенатора своего штата, что в конце концов тот махнул рукой и дал ему рекомендацию в военно-воздушное училище в Колорадо-Спрингс. Пять лет спустя Стентон окончил училище и был отпущен с действительной службы ВВС, так как решил поступить в университет. Университетский курс он одолел за два года – другие справлялись с этим, значит, должен был справиться и он. Теперь он стал обладателем диплома авиационного инженера. Но и это было лишь ступенькой. Еще через год Стентон защитил магистерскую диссертацию. В ВВС его не восстановили – там шли уже массовые сокращения, а двумя годами позже ВВС и вовсе перестали существовать. Однако Стентону это было только на руку.
Когда НАСА объявило о начале конкурса пилотов для проекта «Возничий» – многоразового транспортно-пассажирского космического корабля, – Стентон подал документы. И через четыре месяца получил извещение о зачислении в группу пилотов проекта. Беспрерывная почти десятилетняя гонка кончилась. Он победил!
К тому времени подготовка пилотов космических кораблей значительно упростилась. Если для кораблей «Джемини» и «Аполлон» она длилась тысячами часов, то уже для «Спейс шаттл» она сократилась до восьмисот – девятисот, а в проекте «Возничий» – до двухсот с небольшим. Но и за это время из шестисот кандидатов в отряде осталось лишь шестьдесят. Стентон оказался в их числе. Возможно, будь подготовка более длительной… Впрочем, нет.
Ведь и так всех их осматривали десятки специалистов, они крутились, качались и тряслись в десятках тренажеров, но… Первый же полет оказался для Стентона последним. Одно дело вести истребитель по кривой невесомости и совсем другое – когда невесомость длится… Стентону хватило суток. На вторые сутки его в полубессознательном состоянии эвакуировали на Землю. Он оказался первой – и единственной пока – жертвой заболевания, вошедшего в космическую медицину как «синдром Стентона»… Впрочем, от такой славы радости Стентону было мало.
Черное небо… Несколько часов видел его Стентон. Столько лет усилий – и несколько часов… А потом месяцы в госпиталях и санаториях, месяцы безделья, на смену которому пришла служба сперва на самолетах, а потом на дирижаблях «Транспасифика».
