Маршал Таванн однажды заметил: «Дело сделано, опасность миновала, но пролитая кровь продолжает тревожить совесть».
Что касается Екатерины Медичи, то она вновь обрела власть над своим злосчастным сыном, избавившись от Колиньи, но зато, сама того не желая, сделала Гиза своего рода королем Парижа, подняв его авторитет среди католиков на небывалую прежде высоту. Придет время, когда он будет представлять для трона такую угрозу, какая никогда не исходила от бедняги Колиньи. Достойного противовеса «господам лотарингцам» теперь не было (Генрих Наваррский не в счет). Королева-мать собственноручно нарушила политическое равновесие, которое ей с таким трудом удавалось поддерживать.
В золотой клетке Валуа
Более чем трехлетний период, когда Генрих Наваррский оставался на положении пленника у Екатерины Медичи, был одним из наиболее интересных в его жизни, богатым романтическими приключениями. В эти годы завершилось формирование характера Генриха, все основные черты которого сохранятся до конца его дней.
Кровавая резня в Варфоломеевскую ночь сделала Екатерину Медичи в глазах Европы поборницей католицизма, хотя в действительности эта расчетливая флорентийка, достаточно индифферентная в вопросах веры, мстила лишь за свои личные обиды. Однако папа Григорий XIII (инициатор введения календаря, носящего его имя) весьма некстати выразил свое полное одобрение резни гугенотов, распорядившись петь гимн «Te Deum» («Тебя, Господи, славим»), музыку к которому на слова Амвросия Медиоланского специально по этому случаю написал Палестрина, и отчеканить памятную медаль работы знаменитого скульптора Вазари, а также удостоил Екатерину Медичи послания с личными поздравлениями.
Хотя далеко не все католические государи одобрили кровопролитие Варфоломеевской ночи, им нелегко было открыто дистанцироваться от действий французской короны. Отныне Екатерина Медичи стала заложницей собственной политики, сознавая при этом полную бесполезность брака Генриха Наваррского с ее дочерью. Этот брак по расчету имел своей целью обезоружить протестантов, но теперь, когда король Наваррский публично отрекся, он не имел никакого смысла. С присущей ей беззастенчивостью она предложила Маргарите аннулировать брак, однако та отказалась. Хотя Маргарита и не любила Генриха, между ними установились дружеские отношения. Это замужество давало ей определенные преимущества, а кроме того, не исключено, что она прониклась сочувствием к унижению своего супруга, которого принудили не только отречься от его веры, но и присутствовать на мессе по случаю очередной годовщины учреждения ордена Святого Михаила, а спустя неделю, 3 октября 1572 года, просить папу «снисходительно открыть» ему свои объятия и вновь принять его в лоно веры, в коей он был крещен. Вдобавок ко всему 16 октября Генрих Наваррский был вынужден подписать эдикт, согласно которому в Беарне восстанавливался католический культ и изгонялись протестантские проповедники, а его королевство, фактически отнятое у него, было отдано под управление графа де Грамона.
Трудно найти верное определение личности Маргариты Валуа. Достаточно образованная, она обладала умом скорее изощренным, нежели глубоким и проницательным. Отличительной ее чертой была склонность к интригам. Она — в большей мере Медичи, нежели Валуа. При этом, не обладая политическим талантом, волей и упорством своей матери, она в полной мере была наделена ее предрасположенностью к лицемерию и коварству. Внешне достаточно привлекательная, она все же не обладала той красотой, которую неумеренно превозносил Брантом — достаточно посмотреть на ее портреты. Ее сильной стороной было то, что она знала свет, не лезла за словом в карман и великолепно танцевала. Но что особенно привлекало в ней мужчин, так это чувственность ее натуры. Злые языки при дворе утверждали, что она лишилась невинности в 11 лет, что братья, герцоги Анжуйский и Алансонский, пользовались ее благосклонностью еще до герцога Гиза и многих других. Несомненно то, что она не противилась страстному желанию и слыла большой искусницей в любовных утехах. Генрих Наваррский был слишком прост для нее, и к тому же от него, как она, не стесняясь, говорила, разило козлом, тогда как сама она любила тонкие ароматы. Вполне вероятно, что поначалу Генриху было весьма лестно оказаться в постели с этой принцессой, его ослеплял блеск изысканной роскоши, однако он быстро понял, что в жены ему досталось тело без души и сердца. Он никогда не смог бы полюбить эту женщину, тем более что Варфоломеевская ночь окрасила их бракосочетание кровью. Впрочем, Маргарита ни на что не обижалась, как и прежде предаваясь «свободной любви» и предоставляя супругу полную свободу в общении с придворными красотками. Они, что называется, оставались друзьями и даже делились друг с другом впечатлениями от своих любовных похождений. Генрих многому научился у своей супруги, весьма искушенной не только в науке любви, но и в придворных интригах.
Тем временем Карл IX угасал на глазах. В неравной борьбе со своей болезнью он доводил себя до полного изнеможения, проводя по 12–14 часов в седле, гоняясь по лесам за оленями. Он мог по три дня пропадать на охоте, чтобы не видеть королеву-мать и особенно своего брата, герцога Анжуйского, пристально следившего за развитием его болезни и с нетерпением дожидавшегося его кончины.
Среди последствий Варфоломеевской ночи было и такое, о котором Екатерину Медичи предостерегал Колиньи, но которое она сознательно выбрала, предпочтя его конфликту с Испанией: во Франции вновь вспыхнула гражданская война. Напрасно Карл IX принуждал Генриха Наваррского ходить на мессу, добиваться у папы римского официального прощения, подписывать эдикт о восстановлении католического культа в Наварре, тщетно предлагал членам городского совета Ла-Рошели принять в качестве губернатора Бирона, которого те отвергли как одного из активных участников резни 24 августа. Гугеноты знали, что Генрих Наваррский ставит свою подпись по принуждению, поэтому подписанные им акты не имеют законной силы. Они готовы были сражаться и привели Ла-Рошель в состояние обороны, что центральная власть расценила как открытое объявление войны.
Так ко всем испытаниям, в то время выпавшим на долю Генриха Наваррского, добавилось еще одно, более мучительное, поскольку в глазах протестантов оно имело вид прямого предательства. Тогда как во время третьей Религиозной войны Генрих был их номинальным предводителем, в начавшейся теперь войне ему, равно как и принцу Конде, пришлось служить в католической армии под командованием герцога Анжуйского. Однако жизнь научила Генриха искусству притворства, так что по его поведению, словам и выражению лица тогда невозможно было понять, о чем он в действительности думает и что замышляет.
Эта четвертая Религиозная война, ставшая прямым следствием Варфоломеевской ночи, была сравнительно непродолжительной и свелась главным образом к осаде Ла-Рошели. На этот раз с герцогом Анжуйским не было маршала Таванна, и его успехи оказались гораздо более скромными, чем при Жарнаке и Монконтуре. Не один Генрих Наваррский попал тогда в двусмысленное положение. Недавние трагические события спутали все карты, так что бывшие союзники оказались по разные стороны линии фронта, а прежние противники вдруг стали товарищами по оружию. Ла-Рошель отказалась принять в качестве губернатора «заклятого врага» Бирона, который в действительности был умеренным и вполне благоразумным политиком, и вместо него Екатерина Медичи послала строптивым защитникам города «их человека» — Франсуа де Лану по прозвищу Железная Рука, носившего протез вместо руки, которую он потерял, сражаясь задело протестантизма. В августе 1572 года он находился в Нидерландах, куда его послал Карл IX воевать против испанцев. Потерпев поражение от герцога Альбы, он был вынужден бесславно ретироваться. Спустя несколько дней после Варфоломеевской ночи ему хватило смелости явиться к Карлу IX, и тот радушно принял его и даже пожаловал имение погибшего во время резни зятя Конде Телиньи, на сестре которого Лану был женат. Оказанное доверие надо было оправдывать, и героический гугенот оказался в Ла-Рошели, жители которой хотя и приняли его, однако относились к нему с недоверием и даже враждебностью. Его поставили перед выбором: жить в Ла-Рошели в качестве частного лица, принять на себя командование войском гугенотов или отплыть в Англию. Лану выбрал второе и оказался в весьма щекотливом положении: вместо того чтобы обеспечить сдачу непокорного города королю Франции, он руководил его обороной!
В конце концов, не в силах более выносить постоянное давление со стороны королевских эмиссаров
