и терпеть недоброжелательное отношение к себе защитников города (однажды он даже схлопотал по физиономии от одного не в меру ревностного пастора), Лану перешел в лагерь осаждавших, где вынужден был, если можно так выразиться, нести королевскую службу Генрих Наваррский, который постоянно ловил на себе подозрительные взгляды, так что ему приходилось делать хорошую мину при явно плохой игре. Никто не должен был заметить, что ему горько вспоминать о недавно случившемся и неприятно по-дружески общаться с теми, кого он считал своими врагами. Его талант притворщика еще никогда не разворачивался в такой полноте. Весьма своеобразно он проявился при штурме города, предпринятом 13 июня: якобы подбадривая себя в атаке боевыми кличами, он и его гвардейцы подали сигнал тревоги осажденным. На следующий день он находился неподалеку от своего шурина, герцога Анжуйского, когда тот был ранен выстрелом из аркебузы, и Брантом уверяет, что видел, как Генрих Наваррский целился в герцога — но стрелял ли он?
Между тем боевой дух осаждавших иссяк, особенно после того, как они получили известие, что польский сейм, уважив настоятельные ходатайства Екатерины Медичи, избрал ее сына герцога Анжуйского королем Польши. Теперь уже было не до осады Ла-Рошели, поэтому поспешили заключить мирный договор. Ла-рошельский мир, подписанный 24 июня 1573 года, предоставлял гугенотам свободу совести и право отправления протестантского культа в Ла-Рошели, Ниме и Монтобане. Кроме того, им были возвращены их секвестрованные ранее имения, а также должности и привилегии.
«Политики» и «недовольные»
Именно во время осады Ла-Рошели Генрих сошелся с наиболее здравомыслящими предводителями католиков, которые вместе с «центристами» из числа протестантов составили так называемую партию «политиков», вобравшую в себя людей умеренных взглядов, сторонников всеобщего примирения и мирного сосуществования двух конфессий. Взгляды «политиков» разделяли зажиточные и просвещенные буржуа, торговцы, магистраты и мелкие дворяне. Их поведение было лишено героизма (они не готовы были принять мученическую смерть за идею), а интересы ограничивались простыми житейскими заботами. По образному выражению современника, это были люди, которые предпочитали мир в королевстве и собственной семье спасению своей души, для которых предпочтительнее было видеть мирное королевство без Бога, нежели вести войну во имя Его. Под впечатлением от ужасов гражданской войны они стремились установить мир на основе взаимной терпимости. Их лидерами были сыновья покойного коннетабля Монморанси — Франсуа, губернатор Парижа, и Генрих Дамвиль, губернатор Лангедока, создавший на юге Франции почти автономное государство, в котором мирно уживались католики и протестанты. Вместе с тем следует отметить, что их терпимость проистекала не столько из убежденности в ценности этого принципа как такового, сколько из безразличия к религии. Не случайно, что именно «политики» оказались наиболее близкими по духу Генриху Наваррскому.
К партии «политиков» примыкали и так называемые «недовольные» во главе с последним братом Карла IX Франсуа Алансонским, весьма посредственной личностью. Герцог Алансонский пошел на сближение с этой партией не потому, что искренне разделял ее взгляды, а чтобы досадить своим братьям и матери. Он был недоволен своим положением, после избрания герцога Анжуйского на польский трон почувствовав себя обделенным. Официально став первым принцем королевства, которого во Франции называли Месье или «братом короля», он претендовал на большее — добивался для себя должности генерального наместника королевства, которая фактически была последней ступенькой к королевскому трону Франции. Однако Карл IX, не доверявший своему брату, отказал ему в этом назначении. Екатерина Медичи, отправляя своего любимчика на царствование в Польшу, была уверена, что тот скоро вернется на родину, и не рассматривала даже как вариант возведение на французский престол герцога Алансонского. Тому не оставалось ничего иного, кроме как броситься в объятия гугенотов, намеревавшихся использовать его в собственных целях. Тогда же он сблизился с еще одним недовольным — Генрихом Наваррским, пускавшимся на пару с ним в такие авантюры, которых никогда не простила бы ему мать, непреклонная Жанна д’Альбре, до последнего вздоха остававшаяся совестью гугенотов. Безответственность — вот ключевое слово, характеризовавшее поступки Генриха Наваррского как на политическом поприще, так и в отношении близких людей.
В ближайшие несколько лет политическая, если можно так выразиться, деятельность короля Наваррского ограничивалась исключительно попытками совершить бегство из золотой клетки, в которой он оказался после Варфоломеевской ночи. Впервые он замыслил побег, еще находясь в лагере под Ла- Рошелью. Вернее говоря, ему отводилась роль пособника и соучастника герцога Алансонского. План был настолько чудовищным по своей нелепости (захват крепостей, нападение на королевский флот), что великим счастьем для Генриха Наваррского можно считать его провал еще на стадии замысла. Екатерина Медичи будто бы пригрозила ему смертью, но эта версия нужна была лишь для того, чтобы придать фарсу оттенок трагикомедии (или, как сказал бы великий Крылов, «шуто-трагедии»). Реальную попытку бегства «недовольные» предприняли в связи с отъездом Генриха Анжуйского на царствование в Польшу.
Когда польское посольство прибыло во Францию, чтобы забрать своего нового короля, Карл IX был совсем плох. Уже ничто не радовало его, он не мог даже смотреть на своих собеседников. Весь его облик выражал нестерпимое страдание. Он безучастно взирал на проходившие торжества, собравшие при дворе весь цвет французского общества. Героем дня был его брат Генрих, по-королевски разместившийся в Мадридском дворце посреди Булонского леса, где и встречал прибывших послов, которые предварительно нанесли визит вежливости королю Франции, королеве и королеве-матери. Наконец, дошла очередь и до короля Наваррского, который принял их в Лувре 23 августа, словно нарочно приурочив аудиенцию к годовщине Варфоломеевской ночи. По мнению Карла IX, торжества, продолжавшиеся целый месяц, слишком затянулись, а Генрих как будто и не собирался ехать в Польшу, что вынудило его пригрозить ненавистному братцу: «Если вы не отправитесь по-хорошему, я велю вас выдворить силой!» Зная непредсказуемый характер брата, Генрих Анжуйский незамедлительно засобирался в путь. До германской границы его провожал весь двор во главе с королем и королевой-матерью. Генрих Наваррский с Маргаритой также отправились в дорогу. В пути Карл IX неожиданно заболел оспой и вынужден был в Витри-ан-Пертуа расстаться с отъезжавшим братом. Генрих Наваррский остался при больном короле и присоединился ко двору на обратном пути. Близ Люневиля Екатерина Медичи попрощалась с королем Польским, напутствовав его словами: «Отправляйтесь, сын мой, вы недолго будете отсутствовать». Она все знала: Карл IX — не жилец, герцогу Алансонскому королем не бывать, и трон Франции достанется ее любимцу Генриху Анжуйскому.
Герцог Алансонский тоже понимал это и решил действовать, опираясь на помощь протестантских князей Германии, дабы отстоять свое право и на должность генерального наместника королевства, и, в перспективе, на королевский трон. Людвиг Нассауский изъявил готовность вторгнуться во Францию во главе наемного войска, и Франсуа должен был встретиться с ним близ Седана. Генрих Наваррский охотно согласился участвовать в намечавшейся авантюре. Принцы договорились тайком покинуть двор на пути между Суассоном и Компьенем, где их должен был встретить конный отряд гугенотов и эскортировать к Людвигу Нассаускому в Седан. Однако намеченный побег не состоялся. Генрих Наваррский, не умевший держать язык за зубами, проболтался (сколько еще раз он выступит в роли патологического болтуна!) Маргарите, а та, почему-то не желая расставаться с супругом, который ей вроде бы не очень был и нужен, доложила обо всем Екатерине Медичи, после чего надзор за неверным мужем и зятем ужесточился. Генриху Наваррскому оставалось лишь язвительно шутить, что теща прячется под его кроватью и сторожит его двери, так что он опасается, как бы эти меры не явились прелюдией к его убийству, не состоявшемуся в Варфоломеевскую ночь.
Прошло не так много времени, и, несмотря на все принятые королевой-матерью меры, созрел новый заговор, в котором оказались замешанными, помимо непременных участников — герцога Алансонского и Генриха Наваррского, — герцог Монморанси, его племянники Торе, Мерю и Тюренн, маршал Коссе, а также, среди многих представителей дворянства, уже известный нам итальянец из Пьемонта Аннибале Коконна, отличившийся в Варфоломеевскую ночь, и очередной любовник Маргариты Бонифас де Ла Моль. Дело принимало серьезный оборот. Предполагалось, что несколько сот заговорщиков в последний день карнавала ворвутся в Сен-Жерменский замок, в котором тогда находился больной Карл IX, и потребуют для герцога
