проявлял благосклонность к Лиге и политике, поддерживаемой Филиппом И. Весной 1591 года он запретил духовенству и дворянам Франции поддерживать отношения с Генрихом IV. Устами своего нунция он провозгласил короля отрешенным от власти, и все, кто продолжал сохранять верность государю-еретику, отлучались от церкви. В ответ на это Генрих по совету президента Парижского парламента пригрозил папе, что французская церковь порвет с Римом, избрав собственного главу. Парламент в Туре смело объявил не имеющими силы папские постановления. Часть французского духовенства заявила тогда о своей поддержке короля и на собрании в Шартре проинформировала папу об этой своей позиции, уточнив, что речь идет не о схизме, а о нормальной политической ситуации, когда «французские католики остаются верными королю». Поскольку это волеизъявление не убедило весь французский народ, папа продолжил свою политику и собрал двенадцатитысячную армию в помощь католическим государям, осуществлявшим вторжение во Францию.
На это король ответил незамедлительно, издав 14 июля 1591 года в Манте эдикт, коим подтвердил свое обещание от 4 августа 1589 года уважать и поддерживать католическую религию и вверить свою судьбу решению Собора. Во имя вольностей галликанской церкви он возвысил свой голос против вмешательства папского нунция во внутренние дела Франции. Дабы заявить о своих королевских правах и продемонстрировать собственную беспристрастную справедливость, он, уступив настоятельным просьбам Дюплесси-Морне, предоставил протестантам те же гарантии, какие были даны католикам Мантским эдиктом, подтвердив эдикт о веротерпимости, изданный Генрихом III в 1576 году в Пуатье. Парламент в Туре зарегистрировал эти королевские постановления.
Оставался нерешенным вопрос о религиозной принадлежности Генриха IV, который продолжал тянуть с окончательным ответом на него, вынуждая теряться в догадках как своих сторонников, так и противников. Если одни утешали себя мыслью, что король ждет наиболее благоприятного момента для обращения в католичество, то другие опасались, как бы он вообще не отказался от этого. Занятая Генрихом выжидательная позиция отражала как его нелюбовь к принятию радикальных решений, привычку полагаться на счастливый случай, так и желание опираться на поддержку одновременно католиков и протестантов, как можно дольше сохраняя это двусмысленное положение. Помимо его религиозного индифферентизма, граничившего с фатализмом, в этом был и политический расчет: если до сих пор ему удавалось простыми обещаниями удерживать при себе и часть католиков, и протестантов, то почему бы и дальше не продолжить это лавирование? Если бы удалось на условиях этого статус-кво войти в Париж и украсить свое чело королевской короной, то вопроса об очередной смене религии можно было бы вообще больше не касаться.
Так вполне мог рассуждать Генрих IV, однако люди не любят, чтобы их все время кормили одними только обещаниями. Если раньше только лигёры и поддерживавшие их папы считали Беарнца недостойным наследовать корону Французского королевства, то теперь к этой мысли стали склоняться и умеренные католики, в свое время поддержавшие его, но раз за разом испытывавшие разочарование по причине вечно не исполнявшихся обещаний. Если Генрих не хочет переходить в католичество, то ему можно найти замену. Даже бастард Карла IX, Карл Валуа, граф д’Овернь, не прочь был заявить свои притязания на корону, однако король без труда сумел отговорить его от этого, убедив не слушать советов «злых людей». Наибольшая опасность исходила от Бурбонов. Второй кардинал Бурбон (первый, напомним, скончался в заточении, так и не успев реально стать Карлом X), еще не прошедший обряда рукоположения, легко мог возвратиться в положение мирянина и сделаться Карлом XI. Католики из числа разочаровавшихся и недовольных готовы были объединиться вокруг него. Формировалась своего рода «третья партия», для которой в равной мере неприемлемы были и Генрих IV, и ставленник Лиги, поддерживаемый Филиппом II.
Не меньше, а в известном смысле даже еще более для Генриха был опасен его кузен, граф Суассон, в свое время проникшийся сердечным чувством к его сестре Екатерине. Чтобы не допустить их брака, Беарнец планировал выдать сестру за короля Шотландии, а потерпев в этом неудачу, пообещал ее руку другому Бурбону, внушавшему ему больше доверия, чем Карл, и к тому же значительно более богатому — Генриху, в 1592 году ставшему после смерти своего отца герцогом Монпансье. Екатерина, узнав о намерении брата выдать ее замуж за герцога Монпансье, обратилась за помощью к своей подруге Коризанде, и та, желая отомстить бывшему возлюбленному за его измену, все устроила, сообщив Суассону, что весьма желательно было бы его присутствие в По. Граф в то время находился среди осаждавших Руан. Под каким- то предлогом испросив у короля позволения отлучиться, он тайком прибыл в Беарн. После четырехлетней разлуки состоялась его встреча с Екатериной, и Коризанда завершила начатое обручением влюбленных.
Спустя какое-то время узнав, что Суассон вопреки его запрету опять появился в По, причем не без помощи Коризанды, Генрих IV пришел в такую неистовую ярость, в какой его видели не больше трех- четырех раз за всю его жизнь. Брак его сестры с графом Суассоном, о котором он и сам в свое время подумывал, в действительности грозил ему большими осложнениями. Помимо того что Беарнец просто- напросто завидовал кузену, его красоте и статной фигуре, его элегантности и успехам, этот брак мог стать для него серьезным препятствием в том, что касалось наследования престола Франции. Если граф, являвшийся в отличие от кузена-еретика католиком, что делало его для католического большинства Франции более приемлемым претендентом на королевский престол, женится на Екатерине Бурбон, то он тем самым еще более упрочит свои позиции в глазах общественного мнения, а дети его унаследуют от матери все владения д’Альбре, Беарн и корону Наваррского королевства, которая перешла бы к Екатерине от ее бездетного брата — у Генриха IV, жившего врозь с женой, законных детей не было и не предвиделось. Так сбылось бы пророчество Нострадамуса, но только в отношении не Генриха Наваррского, а графа Суассона.
Ссылаясь на формальное нарушение королевской прерогативы давать разрешение на браки среди высшей аристократии, Генрих IV без труда аннулировал помолвку сестры, однако на этом его неприятности не закончились. К концу весны 1592 года на сторону «третьей партии» перешли люди, в свое время среди первых поддержавшие его кандидатуру на королевский трон Франции, так сказать, гаранты «декларации 4 августа» — маршал д’Омон, герцог Лонгвиль и маркиз д’О. Дело принимало серьезный оборот, и надо было безотлагательно что-то предпринимать.
Майенн набивает себе цену
В действительности выбирать было не из чего: не оставалось иного пути, кроме как договариваться с Майенном, также стремительно терявшим поддержку своих сторонников. Этот «союз отверженных» был последним шансом для них обоих. В ожидании открытия сессии Генеральных штатов в Париже, которую он обещал лигёрам на протяжении трех лет, Майенн вступил в переговоры с посланцами Генриха IV, в ходе которых выдвинул на первый взгляд совершенно неприемлемые требования, тем самым невольно обнаружив свои истинные намерения: добиться избрания себя королем Франции. Пойти на контакт с Беарнцем его подталкивали люди из ближайшего окружения, благоразумно опасавшиеся возрастания испанского влияния во Франции, хотя сам «толстый герцог» склонен был вести переговоры одновременно с Генрихом IV и с испанцами. Дюплесси-Морне от имени короля представил на рассмотрение Майенна меморандум, в котором был деликатно обойден молчанием вопрос о смене религии и делался главный упор на проблемы управления государством и регулярный созыв Генеральных штатов. Герцог долго тянул с ответом, а под конец выдвинул требования, превосходившие все самые худшие ожидания. Видимо, в тот момент он еще не терял надежды договориться с испанцами и потому предпочел стратегию затягивания переговоров с Генрихом.
Если бы принять все требования Майенна, то от Французского королевства не осталось бы ничего. Герцог, видимо, вспомнил последние предложения, в свое время сделанные ему Генрихом III, от которых он имел неосторожность отказаться. От Генриха IV он требовал теперь губернаторство в тринадцати провинциях для себя лично, для представителей своего семейства и руководителей Лиги, причем с правом передавать эту должность по наследству. Десять остальных губернаторств должны были достаться важным господам-католикам и принцам крови из окружения короля. Для себя он хотел еще должность генерального
