Памятник Генриху IV на Новом мосту в Париже
Сальто-мортале Генриха Наваррского
Люди из окружения Генриха IV постоянно твердили ему, что один час мессы принесет ему больше, чем двадцать выигранных сражений и двадцать лет трудов и лишений. Судя по тому, как развивались события, это было справедливо. Беарнцу не оставалось ничего иного, кроме как в очередной раз поменять религию. В конце концов, разве спасение государства не важнее личных убеждений государя? А оно, несомненно, требует обращения его, Генриха IV, в католичество. Во время наставления в католической вере Генрих упорно возражал против исповеди, ссылаясь на то, что король должен хранить государственные секреты, на что теологи возразили ему, что он должен исповедоваться не в государственных секретах, а в своих грехах. Это в какой-то мере успокоило его. Можно утверждать, что Габриель д’Эстре сыграла благотворную роль в обращении короля, ожидая получить от этого, как утверждал Сюлли, большую выгоду. Возможно, советуя Генриху отречься от протестантизма, она все еще действовала по указке своего семейства, однако уже сознавала и свои собственные интересы. Беарнец любил ее столь страстно, что у нее зародилась надежда стать королевой. Для этого, полагала она, довольно было расторгнуть ее фиктивный брак с Лианкуром, а король уже пообещал официально развестись с Марго, которую в духе черного юмора называл не иначе как «покойной королевой» и которая тем не менее была не только жива, но и продолжала в своем замке Юссон флиртовать со всеми встречными. Габриель совершенно искренне желала того, чтобы ее любовник в полной мере стал королем, правя в Лувре, а не в полевых бивуаках. Не исключено, что ее личное отношение к Генриху мало-помалу менялось, перерастая в некую привязанность, хотя и не более того.
Майенн, сознавая, какую угрозу для него может представлять обращение Беарнца, пригласил католиков-роялистов на сессию Генеральных штатов, в ответ на что король, уже принявший решение отречься от протестантизма, как мы помним, позвал депутатов от Лиги прибыть в Сюрен для дебатов. Те, как и следовало ожидать, заявили, что для них непреодолимым препятствием служит ересь Генриха IV. Когда же, ко всеобщему удивлению, архиепископ Буржский вдруг сообщил, что король собирается отречься от ереси, парижские проповедники точно с цепи сорвались. Один кюре, не выбирая выражений, прокричал, что предпочел бы видеть королем Франции иностранного католика, нежели француза, который был еретиком. Генриха он обозвал «сыном шлюхи» и агитировал не признавать его никогда, какое бы вероисповедание он ни принял, поскольку с его стороны это не более чем лицемерные увертки, и место этому вероотступнику — на костре. В соборе Парижской Богоматери небезызвестный кюре Буше, используя созвучие французского слова bourbe (грязь) фамилии Бурбон, каламбурил, обращаясь к Всевышнему с мольбой: «Господи, извлеки нас из грязи, дебурбонизируй нас, Господи!»
Многие католики, сохранявшие приверженность Лиге, с недоверием отнеслись к сообщению о намерении Генриха IV отречься от протестантизма, впервые заявленном еще в 1589 году, но до сих пор так и не исполненном. Они рассматривали очередное обещание короля отречься как уловку с целью расколоть депутатов Генеральных штатов. Наконец, 25 июня 1593 года Парижский парламент определил свою позицию, заявив о незыблемости Салического закона, тем самым заранее исключив возможность избрания королем иностранного претендента, кто бы он ни был. Несмотря на неистовое сопротивление «Шестнадцати» или того, что от них осталось, на все их усилия по недопущению наметившегося согласия, парижане, уставшие от лишений и бесконечных проповедей и процессий, устраивавшихся лигёрами, поддержали парламент, поскольку хотели мира.
Перемирие, заключенное на время переговоров в Сюрене, было продлено. Генрих IV тогда находился в Сен-Дени, и парижане имели возможность если не поприветствовать, то хотя бы повидать его. Король готовился к обращению в католичество, подвергаясь «наставлению» со стороны епископов. Опасение вызывал один острый вопрос: Генрих был отлучен от церкви, и, в принципе, лишь папа римский мог снять с него эту санкцию. Тем не менее 21 июля епископы приняли решение, что полномочны отпустить ему грехи и тем самым дозволить ему войти в лоно церкви. 23 июля король писал Габриели: «В воскресенье я проделаю сальто-мортале». Исторически достоверны именно эти слова, а не апокрифическая, вошедшая в поговорку и приписываемая Генриху IV фраза: «Париж стоит мессы». Думается, Беарнец не лукавил, сообщая о предстоящем событии как о «смертельном прыжке», о смертельно опасном для него шаге, но вовсе не потому, что его страшила перемена религии. В этом не могло быть ничего страшного для того, кто не раз уже переходил из конфессии в конфессию. Пугало другое, о чем сторонники предостерегали его еще много лет назад, чего он реально опасался и отчего не спешил сменить протестантизм на католичество: вполне можно было лишиться поддержки одних, не обретя опоры в других.
Отречение состоялось в воскресенье 25 июля в церкви аббатства Сен-Дени, у гробниц королей династии Валуа. Вечером накануне отречения Генрих IV принял у себя архиепископа Буржского и епископов Нанта, Манса и Эврё и в их присутствии заявил о своем твердом решении «пойти на мессу», предварительно получив отпущение грехов. После долгого обмена мнениями по этому вопросу был составлен протокол, подписывая который Генрих IV будто бы со слезами на глазах сказал: «Вот я и предаю свою душу в ваши руки. Прошу вас, примите и храните ее, ибо оттуда, куда вы вводите меня, я уже не выйду до самой смерти».
В день отречения Генрих IV в белых одеждах и в сопровождении многочисленных представителей знати вошел в церковь, в которой уже находился архиепископ Буржский, спросивший его, кто он. «Я — король», — прозвучал ответ. Последовал второй вопрос: «Чего вы хотите?» — «Я хочу, — ответил Генрих IV, — быть принятым в лоно церкви католической, апостолической и римской». — «Желаете ли вы этого?» — допытывался архиепископ Буржский. На что король ответил: «Да, я хочу и желаю этого».
После этого, встав на колени, Генрих IV произнес следующее исповедание веры: «Я заявляю и клянусь перед лицом всемогущего Бога жить и умереть в католической, апостолической и римской религии, защищать и оборонять ее от всех врагов, не щадя своей крови и самой жизни, отрекаясь от всякой ереси, противной упомянутой церкви».
Копия этой клятвы, подписанная его собственной рукой, была передана архиепископу, который окропил Генриха IV святой водой, дал ему поцеловать крест, а затем отпустил ему грехи и благословил его, после чего епископы повели монарха на хоры, где он перед алтарем повторил свою клятву. Исповедовавшись за алтарем, он вернулся на хоры, где слушал мессу и причащался. После банкета Генрих IV верхом на коне поехал на Монмартр, с высоты которого окинул взглядом свою столицу, еще занятую испанцами, которая, как гласит знаменитый афоризм, «стоит мессы».
И на сей раз не обошлось без анекдотов, дополнивших рассказ о событиях того дня. Вот один из них: поскольку стояла жаркая погода, вечером после отречения суверен, обычно не отличавшийся тягой к мытью и прочим гигиеническим процедурам, пошел искупаться, на что гугеноты незамедлительно отреагировали замечанием, что «он отправился смыть грех, который совершил, согласившись присутствовать на мессе».
Коронация
И все же обращение в католичество не решало всех проблем Генриха IV. Если бы папа римский согласился снять с него церковное отлучение, все было бы проще, однако понтифик и слышать об этом не хотел, подливая тем самым масло в огонь гражданской войны во Франции. Пусть народ, готовый полюбить
