Никто не выгонял огромные толпы москвичей и приехавших из разных городов на последнее прощанье с телом Сталина, покоившимся в Колонном зале Дома союзов. Пытаясь остановить и организовать массы народа, власти лишь усугубили ситуацию. В разных местах начиналась давка, в которой пострадали, а то и погибли сотни людей.
(Личное воспоминание. Как студента МГРИ меня пропустили на Моховую. Занятий не было. Вместе с тремя отчаянными парнями я перебежал улицу Горького. Вслед за ними в каком-то дворе по пожарной лестнице забрался на крышу дома. Снизу на нас кричали милиционеры. Мы пробежали по крышам, спустились во двор недалеко от входа в Колонный зал с Пушкинской улицы, смешались с толпой и прошли мимо гроба с телом вождя.)
19 марта 1953 года в передовой статье «Литературной газеты» ее главный редактор К. Симонов, помимо всего прочего, писал: «Самая важная, самая высокая задача, со всею настоятельностью поставленная перед советской литературой, заключается в том, чтобы во всем величии и во всей полноте запечатлеть для своих современников и для грядущих поколений образ величайшего гения всех времен и народов — бессмертного Сталина».
Эти слова показывают все еще сохранявшееся смятение и даже какую-то беспомощность автора. У литературы, конечно же, не может и не должно быть такой задачи. Она в лучшем случае должна стоять перед историками, да и то с уточнением: не величайшего гения вообще (выдающиеся люди проявляют себя в разных областях теории и практики), а величайшего государственного деятеля всех времен и народов.
Последнее утверждение не голословное. Мне довелось писать биографии 500 наиболее выдающихся людей за всю историю человечества, а позже достаточно подробные жизнеописания ста гениев. И в том, и в другом случае получалось при беспристрастном анализе, что из государственных деятелей по величию свершений некого сопоставить со Сталиным.
Так вот, за статью о Сталине Симонов подвергся жестокой критике со стороны Хрущева, секретаря ЦК, горячо и зло потребовавшего отстранить автора от руководства «Литературной газетой». Судя по всему, Никита Сергеевич, до того времени чрезмерно и подобострастно восхвалявший Сталина, резко перестроился. Но когда у него прошел первый приступ негодования, он понял, что еще не настало время раскрывать свои карты и претендовать на роль вождя. Свое распоряжение он отменил.
Сталинская эпоха завершилась, и уже выгодно было помалкивать о покойном вожде во избежание лишних неприятностей. В годовщину его смерти А. Твардовский, возглавлявший журнал «Новый мир», опубликовал в нем отрывки из своей поэмы «За далью даль». Там говорилось честно и правдиво:
Для Хрущева и немалого числа других партийных функционеров смерть Сталина была желанна. Эти люди испытали немалое облегчение. Авторитет и суровые моральные принципы Сталина довлели над ними.
Что же происходило вскоре после смерти Сталина на высшей ступени власти? Об этом приходится судить главным образом по воспоминаниям не отличавшегося честностью Н. С. Хрущева:
«Сейчас же, как только умер Сталин, Берия сел в машину и уехал в Москву. А были мы на ближней даче за городом. Мы решили немедленно вызвать всех членов Бюро или даже членов Президиума. Не помню сейчас. Пока они не приехали, Маленков расхаживал по комнате, видно, тоже волновался.
…Я подошел к Маленкову и говорю:
— Егор, надо мне с тобой поговорить.
— О чем? — отвечает он так холодно.
— Вот Сталин умер. Есть о чем поговорить. Как мы дальше будем?
— А что говорить? Вот съедутся все, и будем говорить. Для этого и собираемся.
Казалось, очень демократичный ответ. Но я-то по-другому понял. Я понял так, как было на самом деле, что уже давно все вопросы оговорены с Берией и все уже давно обсуждено».
Намек Никиты Сергеевича можно понять так: Маленков и Берия давно сговорились разделить власть между собой, и, стало быть, организовали заговор. Хотя из слов Маленкова ничего подобного не следует.
Далее Хрущев пишет: «Началось распределение портфелей. Сейчас же Берия предложил Маленкова назначить Председателем Совета Министров с освобождением от обязанностей секретаря ЦК. Маленков тут же предложил своим первым заместителем утвердить Берию и слить два министерства — госбезопасности и внутренних дел — в одно Министерство внутренних дел и назначить Берию министром…
Я молчал потому, что видел настроение всех остальных. Если бы мы с Булганиным сказали, что мы против, нас бы обвинили, что мы склочники, что мы дезорганизаторы, что мы еще при неостывшем трупе начинаем драку в партии».
«Меня, — продолжал Хрущев, — Берия предложил освободить от обязанностей секретаря Московского комитета с тем, чтобы я сосредоточил свою деятельность на работе в Центральном Комитете. Провели и другие назначения…»
Между прочим, Хрущев был единственным, кто вошел сразу в два высших партийных органа: Президиум и Секретариат ЦК КПСС. По существу, это было равноценно посту Генерального секретаря. Об этом он предпочел скромно умолчать.
Но можно ли считать Маленкова преемником Сталина, Продолжателем его дел? Если и можно, то лишь отчасти. Как уже говорилось, у Сталина не могло быть преемника, соразмерного ему по знаниям, уму, работоспособности, беззаветной преданности идее.
Если бы Сталин прожил дольше, он, без сомнения, сумел бы подобрать «в команду» Маленкова сильных и волевых организаторов. Но скоропостижная смерть Сталина поставила Маленкова в очень трудное положение. В итоге все попытки Маленкова следовать сталинскому завету, выступая против всевластия партаппарата и пресекая коррупцию в среде номенклатурных работников, потерпели провал.
Глава 5
