A кому поем, A тому добро.
Eим-лели!
Iна сама раздала малышам козюли, печенные из крутого теста: олешек, всадников, коней и баранов с загнутыми рогами, птиц и те, свернутые, заплетенные кольцами витушки, в которых нетрудно было угадать проклятых не один раз языческих змеев. Оленка, Пиша и несколько баб из дворни помогали детям завязывать в платочки сладкие пряники, шаньги и медовые коврижки.
Один, маленький, впервые в боярском тереме, струсил, разревелся. Марфа подняла на руки, огладила по голове.
— Сопли-то распустил! — приняла платок, протянутый Пишей, утерла нос и зареванные глазки. — Как зовут-то тебя, добрый молодец, величают по изотчеству?
Мальчонка робко улыбнулся, потупился. Марфа сама уложила ему гостинцы в плат, перевязала получше:
— На, бежи! Да не робей вдругорядь!
С вечера второго дня уже заходили кудесы. Захлопали двери домов.
Косматые фигуры в вывороченных шубах, в бабьих сарафанах, кто козелью — с козьей головой на плечах, кто лесовиком, кто медведем. Тряпки машутся, хрюкающие голоса, пляшут. Ну, началось!
У Борецких ворота настежь. Одни, другие, третьи! Топот шагов по лестнице, стук в двери, слышно, как отряхают снег в сенях, облако морозного пара — и вваливаются новые. Одни других чуднее, толстые и тонкие, с рогами, хвостами и той еще украсотой, от которой девки закрываются и прыскают в рукава.
Оленка только забежит, схватит кусок пирога, на ходу опружит, обжигаясь, ковшик горячего сбитню — и опять вон из терема.
— Куды?! — окликнет Марфа.
— Мы кудесами!
— С кем-то?
— С Маней Есиповой да с Иришей Пенковой!
— Глядите там, парни изволочат!
— Ничо, Никита с нами!
А то явится со всею свитой домой. Смех, перешутки в задней горнице, и вот выходят: кто козой, кто толстой бабой — титки ниже пояса, кто бухарским купцом либо фрязином.
Федор от молодой жены и новорожденного тоже ушел кудесом. «Кого-то волочили, охальники; други ходят, как ходят, ну, снегом покидаютце, а Федор все не может по-людски. То задеретце с парнями, то девок задевать учнет — боярин!»
Маленькие кудеса забежали. Ну, то Ванятка, внук! Так и есть, по голосу признала, еще не умеет говорить-то по-годному.
— Ты в себя дыши-то, кудес!
Потом пришли хухляки с живым петухом. Девки сбежались. Петух, выскочив из коробьи, ошалело тряс гребнем, топотался по полу. Девки сыпали ему зерно — чье раньше будет клевать, та первее прочих замуж выйдет. Не выбрал-таки Оленкиной кучки! Ну, да и приметы не помогут, коли Тучин на уме!
На дворе тем часом — целое представление. Потешные медведи, великаны — по двое сидят друг на друге, иные на ходулях — целое действо разыгрывают — скоморохи, видать! Визг, смехи, шум. Тем кудесам выносили пива, одаряли и деньгами.
Не сошли со двора — новая ватага, прямо в горницу.
— Можно?
Пересмешки за дверью. Слышно, сбивают снег с валенок. Распахивается дверь и — наполнилась горница. Прыжки, блеянье, ржанье. Таких-то и не видали раньше! Марфа вышла, качала головой — ну и хухляки! Хрюкающие рожи тотчас окружили ее, пошли хороводом, вприпрыжку. Один толстый — сало лезет отовсюду, висит с боков, на ляжках по пуду, а брюхо-то, брюхо! Целая гора, в три пояса перепоясан, и то едва несет. И конец меж ног большой, бурый, наперед торчит, сраму-то! И тоже машется. Ну и ну! Марфа замахала руками, а толстый кудес кинулся на нее и поволок к задним дверям.
— Пусти! Да кто таки?!
Марфа отбивалась, рассердясь уже не на шутку.
Кудес пихнул ее за порог, приподнял плат с лица.
— Онфимья! — расхохотались обе.
Куда делась чинная боярыня, куда и шестой десяток лет!
— Дай посижу. Прикрой двери, а то увидят!
Онфимья свалилась на лавку, поправила сползающий живот.
— Квасу налей! Устала, годы уже не те… К Коробу ходили, да к Феофилату Захарьину. У Феофилата гость-от, по говору московськой. Зашла тебе сказать. Ну, прощай!
Горошкова опустила плат и выбежала. Борецкая не успела расстроиться еще, как раздался ликующий крик Ванятки:
— Баба Марфа, иди змея смотреть!
— Змей, змей!
Все разом заспешили наружу. По улице, громыхая и пыхая пламенем из пасти, шел длинный, загибающийся вдоль заборов змей. Мальчишки восторженно орали, бежали по сторонам и сзади, стараясь наступить на волочащийся хвост. Змей весь светился изнутри. Хухляки в расписных, красно-желтых кожаных масках плясали вокруг него.
Змея сделало братство кузнецов, и потому железа на него не пожалели.
Он весь был покрыт трепещущей жестяной чешуей, издававшей металлический звон и скрежет. На косматых, завернутых в овчины ногах змея виднелись длинные железные когти, клацавшие по наледенелым мостовинам. Сзади волочился извивающийся хвост. Голова со светящимися глазами и пастью поворачивалась из стороны в сторону, пасть щелкала зубами, раскрывая и закрывая железные челюсти. По временам из нее вылетал, раздуваемый ручными мехами, сноп огня, и тогда мальчишки, с визгом, кидались врассыпную.
Встречные монахи и монахини плевались, крестились и шарахались от нечистого гада.
Олена Борецкая с подружками уже не раз наведывалась к Тучиным то козой, то толстым купцом. У Григория все кто-нибудь гостебничал. Тут зашли — целая шайка столовая сидит да все знакомые: оба Михайловы, Ревшин, Савелков, Роман Толстой.
Иван Савелков — вот уж глазастый какой, и видел-то не один ли раз только. «Та-то к тебе не по один раз заходит, — говорит, — Оленка, должно!»
Олена выскочила, как маков цвет под платом. Савелков за ней.
Скатились с крыльца. Визг, снежки, хохот. Подружки кинулись на Ивана гурьбой. Савелков валял девок в сугроб, с него сбили шапку, набили рот снегом. Отдуваясь, довольный, он катался в снегу сам, ловил то Иринку Пенкову, то Оленку, покатом возил по сугробу. Потом, отпустив девок, ворвался в горницу:
— Братва! Пошли и мы! Живо! Тащи шубы! Тряпки давай, каки есть!
Кликни тамо — пущай принесут чего ни то! Лапти есть ле?
Вскоре преобразившиеся молодые посадники гуськом спустились с крыльца. Впереди водяник, обернутый рыболовной сетью, за ним ведьма-кикимора и черт с рогами, с хвостом и кузнечными клещами в руках.
Михайловы оделись один персидским купцом, другой — восточной бабой, в долгой красной рубахе и портках.
— Куда пойдем?
— А ко всем поряду! Вон в етот дом, тута бочар живет, Захар Ляпа, айда к нему! — предложил Савелков, выряженный чертом.
— Можно?
Посадники озирались из-под платков. Бедная утварь, брюхатая баба с маленьким на руках, сохнущие тряпки.
— Каки-то кудеса не простые? — признала по дорогому платью хозяйка. Ай, бояра? Квасу нашего, репного, пожалуйте!
Улыбаясь, она поставила на стол глиняную корчагу и ковш. Сплясав и отведав репного квасу, друзья тронулись дальше, теперь к Есиповым…
