Дареное полотенце спрятал за пазуху, как простой кметь, хоть и надо было передать слуге. Но не хотелось, чтобы через чужие руки. Так и вез до Москвы, так и берег и уже поздним вечером, со смущенною улыбкою, передал Маше.
Она приняла, развернула, потупила взор и вдруг расплакалась, рушником вытирая слезы.
– Седни вызнала, вызывают тебя в Орду, молчал почто?! Ты уже баял с Алексием!
Долго утешал, целовал руки:
– Не хотел беспокоить до времени…
– До времени! Мне зимою родить.
– Бог милостив, Маша! А в Орду надобно ехать! За мною – земля. И не токмо Русь. Само православие сейчас может погинуть, ежели мы, земля владимирская, не найдем в себе силы защитить заветы Христа! Так говорит Алексий.
– Твой Алексий страшен. Он знает все наперед! – тихо пожаловалась она.
– Да, Маша, да! – отвечает он, целуя ее руки. – И потому подобает нам верить ему нерушимо!
– А как же я? Как же тогда?! – спрашивает она с дрожью в голосе.
– Я люблю тебя! – отвечает ей Симеон.
Глава 91
Русь и степь! И поднесь еще не написана совокупная история наша – история горечи и любви!
Прошли века, и просвещенным вельможам Российской империи в пудреных париках роскошных екатерининских времен или в мундирах «серебряного века»
– дней Александровых – стали казаться некими дикими чудовищами канувшие в Лету степные кочевники, а само их государство на Волге, Золотая Орда, – жестоким порождением «варварского» Востока.
О древних культурах восточных стран плохо помнилось в ампирных кабинетах, плохо и выговаривалось на культурном французском наречии. Собственные крестьяне и те казались варварами, так что уж и говорить о степняках! Даже и в церковь православную ходить почиталось зазорным, иные тайком принимали католичество, а вездесущие иезуиты, с благословения графов российских, начали все смелее проникать в гостиные столичных городов. И как там шла реальная, не выдуманная нашими «западниками», не кабинетная история? Да полно, вспоминал ли когда просвещенный екатерининский вельможа Юсупов о своих татарских предках? Тем паче что были и кровь, и слезы, и разорения городов – все было… А об итогах, о следствиях веков протекших, о самом бытии нации думалось ли в те поры?
Но века протекли. Жестокие века, как видится нам в отдалении лет минувших (ибо жестокость, отличная от нынешней, кажет сугубою жестокостию единственно по непривычности к ней современного человека). Века протекли, и возникла великая страна из той малой, окраинной части обширной Киевской державы, коея еще в двенадцатом столетии звалась «украиной», то есть краем земли или Залесьем, где еще только строились города и едва утверждалось в борьбе с мерянским язычеством греческое православие. Здесь остались храмы и книги, былинный эпос и писаная история, здесь сохранились святыни, перенесенные из поверженного Киева, и сочинения древних книгочиев… Именно здесь, где верховная власть почти три века принадлежала Золотой Орде!
Но что произошло с той другой, срединной и главной частью державы Киевской – с правобережьем Днепра, густо заселенными и благоденственными Галичем и Волынью? С Черной Русью и Турово-Пинским княжеством? Что произошло с территорией, где были восемь епархий, города и храмы, святыни и книги, узорочье многоценное, науки, ремесла, развитая великая литературная традиция, одни осколки которой и те ослепляют поднесь своей гордою совершенною красотой? Часть эта – сердце и центр Киевского великого государства – попала с конца четырнадцатого столетия под власть сперва Литвы, а затем Польши и с нею – под власть католического Запада. Уже в пятнадцатом столетии русские дружины начали понемногу возвращать этот край в лоно государства Российского. И что сохранилось, что осталось тут за полтора-два века католического господства от великой киевской старины? Ни храма, ни книги, ни единой летописи, ни даже памяти народной, изустной памяти в великом прошлом своем! Словно огонь выжег все и дотла. И стала колыбель страны уже теперь сама зваться украиной, окраиной, краем земли…
Вот что дала Руси католическая власть, и не было бы ни страны, ни державы, ни кабинетов гордых вельмож, ни даже пудреных париков, и не состоялась бы страна великая, обратясь в окраинное захолустье Европы, ежели бы католический Запад простер руку свою и далее, на всю землю, восточных славян. Не подняться бы нам из праха порабощения уже никогда, и не больше бы осталось памяти о нас, чем о славянах поморских, в жестокой борьбе полностью уничтоженных немецкими рыцарями.
Вот о чем не думалось совсем в ампирных кабинетах ученых «западников», но чего никак не должно забывать нам поднесь.
Несомненно, что хана Джанибека с сыном Калиты, князем Симеоном, связывало нечто большее простого политического расчета. Восемь поездок в Орду дали Симеону и Москве невероятно много. Можно сказать, что дело Калиты не погибло и Москва состоялась как столица Руси именно потому, что Джанибек, вопреки даже интересам государства-завоевателя, вопреки принципу «разделяй в властвуй», постоянно помогал московскому князю укреплять свою власть и тем готовить грядущее освобождение Руси Великой.
Надобно в этом случае говорить о дружбе и даже любви, чувствах глубоко интимных, личных, редко имеющих ощутимый вес в политических расчетах государств и государей. Не забудем, что против всякого личного мнения, личной привязанности одного человека, слишком противоречащей ходу истории, подымаются такие противоборствующие силы, противустать которым бессилен самый упрямый правитель. Тем паче ежели речь идет о действиях и поступках, продолженных в грядущие века, переданных по цепочке поколений и странным образом не угасших и там, в этой череде отдаленных веков. Вельможи и беки Джанибека, как и бояре князя Семена, не позволили бы ни тому ни другому слишком любить векового врага, ежели бы личная привязанность двух людей в этом случае не опиралась на подоснову давних исторических связей, о которых, с высоты и отдаления протекших столетий, не должен забывать ни историк, ни романист, ни даже политический деятель.
Прапредки славян – арьи иранской ветви арийских племен, той самой, к которой принадлежали знаменитые скифы, создавшие в начале первого тысячелетия до новой эры в причерноморских степях великую кочевническую державу. В русской культуре столько явных следов скифского влияния (даже имена солнечных и огненных божеств Хорса и Сварога пришли оттуда), что мысль о давних связях праславян со скифами напрашивается сама собой. (Скифы были светловолосы и голубоглазы, видом очень схожи с русичами). Про те далекие века трудно сказать что-либо определенное.
Исторические свидетельства внятно говорят о славянах только с рубежа новой эры. Именно тут, в I – II веках, начала создаваться, возникать новая славянская нация, позднейшая Киевская или Днепровская Русь. Эти новые славяне ощутимо умели ладить со степняками. Росомоны (народ русов) спорили с гетами Германариха, но когда явились гунны, славяне стали их союзниками, геты – врагами.
Тацит писал, что восточные германцы (под именем этим он разумел славян) постоянно вступают в межэтнические браки с сарматами – кочевниками, сменившими скифов в причерноморских степях.
Позднее были жестокие войны с обрами, хазарами, печенегами, были и одоления и поражения, и платежи даней «по беле от дыма» – все было в киевские времена! Но и дружили, и соседили, осаживали на своих границах многочисленные племена торков, черных клобуков, берендеев, и те, с течением времени, становились русью. Шла торговля, меняли соль и скот на хлеб, ткани и железо, и уже причерноморская степь начинала говорить на русском языке – так было удобнее в купеческом торговом обиходе.
Явились половцы и после первых жестоких набегов включились и сами в тот же, веками налаженный оборот торговли, союзов и брачных отношений. Русские князья охотно брали в жены дочерей степных ханов – «красных девок половецких», а половцы принимали крещение и ходили в походы уже в союзе с русичами. (Да и на Калку русские вышли защищать половцев от татар, не забудем того!). Так и шло, с явным перевесом в русскую сторону, пока не явились монголы.
Киевская Русь к XIII столетию достигла своего конца. Закат великой державы был пышен и красив.
