другие умерли от голода. Трудно забыть серые, зимние рассветы, когда совершенно уже свинцово отёкший Яша Бабушкин диктовал машинистке очередное донесение о состоянии оркестра: «Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти…».
И всё же те, кто оставался, самоотверженно репетировали… Почти несбыточным было желание оркестра — исполнить Седьмую, «Ленинградскую симфонию», здесь, на её родине, в осаждённом, полуумирающем, но не сдавшемся городе… Гениальная могучая партитура требовала удвоенного оркестра, почти сто человек, а в живых осталось пятнадцать музыкантов. И всё же…
За дирижёрский пульт встал Карл Ильич Элиасберг, — он был во фраке, в самом настоящем фраке, как и полагается дирижёру, и фрак висел на нём, как на вешалке, — так исхудал он за зиму… Мгновение полной тишины — и вот началась музыка. И мы с первых тактов узнали в ней себя и весь свой путь: и наступающую на нас страшную, беспощадную силу, и наше вызывающее сопротивление ей, и нашу скорбь, и мечту о светлом мире, и нашу несомненную грядущую победу. И мы, не плакавшие над погибающими близкими людьми зимой, сейчас не могли и не хотели сдерживать отрадных, беззвучных, горючих слёз, и мы не стыдились их…
А сквозь изумительную эту музыку всё время звучал негромкий, спокойный и мудрый голос её создателя — Дмитрия Шостаковича, доносящийся из сентября 1941 года, когда враг рвался в город Ленина: «Заверяю вас, товарищи, от имени всех ленинградцев, что мы непобедимы и всегда стоим на своём боевом посту…». (Собр. Соч. в 3-х томах. Т. 2. Л. 1973. С. 149–152).
Но что за объяснение даёт сам Дмитрий Шостакович?
В «Мемуарах» композитор отрекается от всего этого. Ведь послушать только, как он врёт: «Седьмая симфония была задумана до войны. И, следовательно, она никак не может быть вызвана нападением Гитлера… Совсем о других врагах человечества думал я, когда её сочинял (
Вот ведь как: не Гитлер, проводивший политику геноцида против евреев, не нацизм, а Сталин являлся главным врагом композитора Шостаковича. Не фашисты, а коммунисты. Каково, а?
Поэт Александр Твардовский
Большим литературным флюгером-конъюнктурщиком останется в истории мировой литературы такой «человек оттепели», как Александр Трифонович Твардовский. Он рьяно славил И. В. Сталина, для которого не было секретом, что поэт является сыном раскулаченного, высланного в зауральскую тайгу. Два старших брата Твардовского, Константин и Иван, всего через два месяца бежали с места поселения, а ещё через месяц удрал оттуда отец с четвёртым сыном, Павлом. С большим трудом отец с младшим братом добрались до Смоленска, где жил уже получивший признание поэт Александр. Вот рассказ отца о встрече с сыном в августе 1931 года в изложении Ивана Твардовского: «Стоим мы с Павлушей, ждём А на душе неспокойно… Однако ж и по-другому думаю: родной сын! Может, Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр выходит… Стоит и смотрит на нас молча. А потом не «Здравствуй, отец», а — «Как вы здесь оказались?!» — «Шура! Сын мой — говорю. — Гибель же нам там! Голод, болезни, произвол полный!» — «Значит, бежали?.. Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставили вас туда, где были!» — так точно и сказал. Понял я тут, что ни просьбы, ни мольбы ничего уже не изменят…». Ст. в восп. С.604. Так во имя личного спокойствия Твардовский отрёкся от родного отца. (Предвижу аналогию, которую могут привести злопыхатели в связи с поведением Александра Твардовского и отвечу, что у Павлика Морозова была совершенно иная ситуация — он выступил на суде против отца- преступника. Конечно, дети современных «воров в законе» на такой героизм не пойдут никогда — Л. Б.)
Твардовский отвечал вождю взаимностью. Так, сочиняя поэму «Страна Муравия», поэт пишет в своей рабочей тетради: «Речь Сталина глубоко потрясла. Отступление (
Но вот пришел Хрущёв со своей борьбой «с тенью Сталина», и Твардовского будто подменили. Теперь он — в числе ярых антисталинистов, он из кожи вон лезет, чтобы как-то угодить Хрущеву.
В ноябре 1963 года, отдыхая в Барвихе, он встречает среди отдыхающих бывшего личного секретаря И. В. Сталина Александра Николаевича Поскрёбышева. В своём дневнике он оставляет такую издевательскую запись об этом старом человеке: «Отдыхает здесь на правах персонального пенсионера маленький лысый почти до затылка человек с помятым бритым старческим личиком, на котором, однако… проступает сходство с младенцем и мартышкой… Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино, словом «отдыхает» здесь, как все старички- пенсионеры, и как бы это даже не тот А. Н. Поскрёбышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, может быть, дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных… Судя по лагерным рукописям, именно такие были в охране — невзрачные, незаметные, но злобные».
Твардовский носится со своей поэмой «За далью даль», как с писаной торбой, не смея без высочайшего дозволения Хрущёва опубликовать ее даже в своем журнале «Новый мир» (
Тогда Твардовский пишет ещё одно письмо: «Дорогой Никита Сергеевич! Мне очень хотелось сердечно поздравить Вас с днём рождения и принести Вам по этому случаю как памятный знак моего уважения самое дорогое сейчас для меня — заключительные главы моего десятилетнего труда — книги «За далью даль», частично уже известной Вам и получившей бесценные для меня слова Вашего одобрения. Среди этих новых, ещё не вышедших в свет глав я позволю себе обратить Ваше внимание на главу «Так это было…», посвящённую непосредственно сложнейшему историческому моменту в жизни нашей страны и партии, в частности, в духовной жизни моего поколения, — периоду, связанному с личностью И. В. Сталина.
Мне казалось, что средствами поэтического выражения я говорю о том, что уже неоднократно высказывалось Вами на языке политическом. Во всяком случае, я думаю, что эта глава является ключевой для всей книги в целом, и я буду счастлив, если она придётся Вам по душе. Желаю Вам, дорогой Никита Сергеевич, доброго здоровья, долгих лет деятельной жизни на благо и счастье родного народа и всех трудовых людей мира. Ваш А. Твардовский».
А когда всё-таки он получит «добро» и напечатает свою главу «Так это было…» в «Правде», он вдруг обнаружит, что читательская реакция не совсем та, на какую он рассчитывал. В его «рабочей тетради» возникнет запись: «… из некоторых писем видно, что появление в «Правде» этой главы рассматривается как прямое выполнение некоего заказа, официально-поэтическая интерпретация вопроса (темы). Усмотрено и наклонение в сторону нового культа… (
Да уж, действительно, лучше б не брался. Вспоминая Твардовского Хрущёв в своих мемуарах пишет: «Как у нас Демьяна Бедного все знали во время гражданской войны, так буквально всем был известен и Твардовский в годы Великой Отечественной войны. Потом о его поэмах были написаны целые книги, а их
