свою голову не за «Святую Русь», а за «прекрасную Францию»… И только бесчисленные кладбища с деревянными крестами, которыми усеяны все места сражений этого сезона, говорят о том, что «многим русским не хватило места на Святой Руси». А другие, оставшиеся в живых, устали кричать, надорвались… Состояние полнейшего безучастия ко всему, к самому себе, уже сковало их. И нужен сильный толчок, какая-то светлая живительная струя, чтобы вывести их из этого оцепенения. Вообразите, что человек замерзает… Сначала он борется, надеясь на помощь, делает массу движений, потом — устает, члены его немеют, рассудок заволакивается каким-то туманом, и его охватывает чувство безразличия. На секунду искра сознания пронизывает его мозг, напоминая, что он погибает, он делает еще усилие и потом впадает в окончательное беспамятство. Так и с нами. Я Вам говорил, что некоторые студенты-сержанты думают продлить контракт и в тот день, когда им скажут: «Как студент, Вы свободны и можете покинуть Легион», — он не захочет из него уйти…..Потому, что он уже «замерз»!.. Надеюсь, дорогой друг, из приведенных примеров Вы теперь видите, какая другая и новая опасность встает перед Вами. Мало того, что выудить нас из Легиона, но не дать заживо замерзнуть!.. Для этого есть одно средство — необходимо их заражать верой в будущее, влить новую, свежую струю энергии и желание учиться, внушить, что они — сыны Великой Руси и что они не имеют права вообще располагать собой по-своему усмотрению. Для этого я возобновляю издание своего подпольного рукописного журнала «На чужбине», чтобы утешить малодушных. Со стороны Организации российских эмигрантских студенческих организаций и других структур необходима русская литература, которой здесь почти совсем нет. Было бы недурно, если бы русские женщины и девушки, у которых найдется свободная минута, написали ободряющее письмо, вступили в переписку со студентами- легионерами, этим была бы оказана громадная моральная поддержка. В особенности это касается, коллега, слушательниц высших учебных заведений. Когда будет налажена доставка литературы, когда каждая курсистка возьмет письмами в переплет по одному студенту-легионеру, когда, с другой стороны, я начну бичевать их своим журналом, будет надежда, что два года продержимся и не замерзнем. Ведь нам уже остается служить два года! А к этому времени необходимо, чтобы Организации российских эмигрантских студенческих организаций раздобыла вакансии в высшие учебные заведения нам для учебы. Я знаю, что регистрация студентов в Легионе не состоялась, хотя капитан Тихонравов и имеет полный список учащейся молодежи в этом «заведении». Но это роли не играет: подпольным образом я проведу регистрацию сам лично и закончу ее к марту-апрелю, если, конечно, буду жив. Итак, Вы собирайте адреса девушек, а я их распространю между своими коллегами. О коллективном письме не может быть и речи. Ведь мы — на службе, военные законы в этом отношении суровы. Посылаю Вам несколько фотографий. Крепко и дружески жму Вашу руку. Простите за хаос в моем изложении. Иногда ум за разум заходит. Приходится вести борьбу на всех фронтах: стихия, начальство, солдаты, арабы… Здесь такой ветер свирепствует, что три раза срывало крышу с поста. Дожди пять раз размывали стену… А начальство замучило телефонограммами, приказами и всякого рода отношениями и рапортами. Солдаты, чуть не доглядишь — какую-нибудь пакость сделают.[467] Арабы подползают даже днем и стреляют в упор. И за все это отвечает один Ваш покорный слуга, на правах коменданта и начальника гарнизона поста. Итак, всех благ Вам. Преданный Вам, Белокуров».
Письмо шестнадцатое Белокурова из Марокко, пост Касбах в Прагу А.А. Воеводину, 17 января 1924 года: «Да простите мне, дорогой друг Александр Александрович, что я Вас даже до сих пор не поздравил ни с праздником Рождества, ни с Новым годом… Безусловно, Вы догадались, что только серьезные причины могли заставить меня быть таким неаккуратным. Да, оно так было. Вы, наверное, получили мое письмо, где я Вам с радостью сообщил о начавшемся «затишье». Мне даже казалось, что война на Дьябл Ядъях окончилась. Я ошибся! Счастливые и веселые дни «затишья» окончились… Часть арабов сдалась, а другая часть не пошла на условия французского командования, и несчастный «буфер», другими словами, вверенный мне пост Касбах, получил очередной удар. 29 декабря, после этого, банда мармушей,[468] в количестве более ста человек, устроила засаду на подкрепление, направлявшееся ко мне, а другая часть пыталась ворваться в пост. У меня — трое убитых, трое раненых. Из них — один русский, Ефремов Иван, уроженец Олонецкой губернии. Три винтовки с убитых им удалось снять. Занятые отражением атаки и переноской своих убитых и раненых, которые выбыли из строя в первую минуту схватки, так как мы не могли забрать трупы убитых арабов, и они их забрали с собой. С их стороны потери были около двадцати — двадцати пяти человек, но факт тот, что вещественных доказательств у меня в руках не осталось, и в результате, как начальнику поста, мне пришлось иметь от высшего начальства уйму крупных неприятностей, в особенности — за винтовки. Чем больше ко мне производилось дознаний по этому поводу, тем больше и ярче обрисовывались мои таланты, незаурядное хладнокровие и качества старого, испытанного солдата, бывавшего и в более серьезных переплетах. Хотели меня сначала, как «не француза», загнать под военно-полевой суд, обвиняя чуть ли не в небрежности и халатном отношении к своим обязанностям, в непринятии предписанных мер предосторожности и так далее. Но кончилось тем, что я продолжаю командовать постом Касбах, и скажу по секрету, на меня пошло представление в чины лейтенанта! Это одна из первых неприятностей старого 1923 года. Теперь — другая, касающаяся наших студенческих дел. «Некоторые студенты», когда-то бывшие одних взглядов со мной, пройдя теперь в сержанты, «окопавшиеся» на спокойных, безопасных должностях, по гарнизонам Марокко, вдруг превращаются в рьяных защитников Легиона и, подобно коммунистам, воспевающим свое райское житье, ведут пропаганду за переподписание контрактов в массе русских, и, узнав о моих письмах к Вам, о Ваших статьях, рисующих быт Легиона, встали на дыбы и грозят мне репрессиями через начальство, что я якобы разглашаю военные тайны, раздаю цифровые данные и, дескать, подвожу всех русских, которые «нашли приют» теперь во Франции и в Легионе, в частности. Есть такие умные, которые сравнивают меня с «крыловской свиньей», которая «рылом подрывает корни у дуба»… Выходит, что я стараюсь только для себя. Ну что же, и в нашей студенческой семье Легиона нет единой точки зрения на легионные порядки. От имени всех говорить я больше не могу, а потому, дорогой Александр Александрович, все теперь мои письма к Вам не имеют официального характера как выражающие голос всего русского студенчества во Французском иностранном легионе. Кто в конечном счете потерял — предугадать не сложно. Только не я. Оставшиеся два года я дослужу, если буду жив, но больше все равно не останусь, даже если буду французским офицером, что весьма вероятно. В этом Вам мое слово. Итак, дорогой Александр Александрович, такое положение вещей. Пишите. Не забывайте. Крепко жму Вашу руку. Белокуров»
Письмо семнадцатое Белокурова из Марокко А.А. Воеводину, пост Касбах в Прагу, 26 января 1924 года: «Дорогой Александр Александрович! Был безумно рад читать Ваше письмо от 27 декабря 1923 года. Я Вам на днях писал подробно о «текущих событиях» и надеюсь, Вы получили это письмо. Дорогой друг! Я ведь не казак по происхождению, казаком я стал с 1918 года, когда кровавый красный туман окутал почти всю Русь. Моя своевольная, упрямая натура не ужилась в Добровольческой армии. Не любитель я миндальничать и тратить попусту слова. Я был зверем в гражданскую войну, и жестокость казаков по отношению к красным мне пришлась по сердцу. Я с ними сроднился, сжился и в рубках, и в песнях, удали им не только не уступал, но временами их превосходил. Меня уговорили приписаться к Кубанскому Войску, и я стал казаком. Плохо знал я спокойную, мирную жизнь в столицах, мало знаю я и радости семейные, но «бранное житье» казачье вошли в мою память и кровь. Не военный я по призванию, но началась война, и я рванулся туда. Скоро десять лет, как воюю. Семь ранений. Есть, что вспомнить. Здесь, в Легионе, казаки меня любят, со мной считаются, ибо знают, что сержант Белокуров русского в обиду не даст, а казака — тем более. По поводу просимого Вами материала и казачьих писем сделаю все по мере возможности. Сейчас в Легионе — около четырех тысяч русских, казаков наберется полторы тысячи — тысяча восемьсот. Донцы преобладают. Большая часть — около восьмисот человек — находятся в кавалерии, в Сирии и Тунисе, человек двести — в Алжире, остальные — в Марокко. Почти все казаки «пристроились» муловодами, ибо других таких специалистов ходить за «худобой» сыскать трудно. В свое время из кавалерии дезертировали целыми партиями. Многие ушли, но другие, а их преобладающее большинство, попались. При этом привожу Вам фамилии и имена казаков, которым можно высылать для ознакомления журнал, Марокко: 1} сержант Дикаленко; 2} сержант Андриани; 3} Биценко Иван, солдат второго класса; 4} Алферов Андрей, солдат второго класса; Алжир: 5} сержант Григорьев. Они же, в свою очередь, займутся распространением журнала и соберут Вам других подписчиков-казаков. Мой совет — написать каждому из них письма, чтобы они присылали Вам факты и интересный материал. Сошлитесь на меня, если хотите. Теперь лично обо мне. С каждым днем служить остается все меньше и меньше, уже не два года, а год и десять с половиной месяцев. Если состоится мое производство в лейтенанты, я ухожу немедленно в отставку. Для офицера
