[495] в плен не берут. Сколько раз мы находили оставленные нами трупы, совершенно раздетыми и со вставленными в рот детородными органами. Этим последним занимаются арабские женщины, которые тоже участвуют в ночных атаках, и, мне кажется, что, воодушевляя мужчин, они еще фанатичнее их и проявляют больше зверств. Сила солому ломит. Они побеждены, разорены и сожжены. Теперь они почти все возвратились в свои большие деревни, которые теперь представляют собой горы пепла. Я сомневаюсь, чтобы у них было хорошее настроение и отношение к победителю. Они покорились и заплатили штраф только потому, что ничего не могут сделать. Чего же ждут от них французы? На чем думают они создать повиновение? На оружии и грубой силе, но не на признательности. И они создали такую армию, при помощи которой они не рискуют потерять своих граждан и заставляют солдат этой армии жечь и грабить собственные дома. Свидетелем этого я был сам: мобилизованный марокканец, показывая на зажженную им саклю, сказал мне, что эта сакля принадлежит ему, и что его отец и братья с женами и детьми находятся в рядах повстанцев. Я не захотел расспрашивать, так как это — народ особенный. Если ты ему сделаешь что- нибудь хорошее, можешь быть уверен, что не отделаешься потом от его просьб, будет просить каждый день. От него же услуги не жди. С 5 июля по ноябрь потери убитыми и раненными составили около 12 000 человек, из которых около 1500 — французы. Остальные четыре пятых — тех же арабов, фанатиков одной и той же религии. Что же заставляет их идти против самих себя? Конечно, грубая сила. Араб подл душой, это правда, но вера, вера фанатика, ему дорога. Когда его вера затронута, он становится жестоким, мстительным и даже гордым. И французы это почувствуют. Сегодня день конца моей службы. Кончаю ее 5 января 1926 года, сегодня же и уезжаю во Францию. Из 18 человек, бывших юнкеров Атаманского военного училища, служивших вместе со мной, 5 человек подписали контракт еще на год,[496] 6 — кончили службу и уехали 5 января 1926 года, а об остальных пока сведений не имею. Чтобы у тебя создалось полное представление о жизни в Легионе, должен сделать еще несколько замечаний. Жизнь тяжела и не особенно привлекательна, особенно для рядового солдата. Много опасностей, но не для всех. Умеющие применяться «к нравам и местности» [497] застревают в Алжире, где и проводят своих 5 лет, после которых можно остаться на год, 2, 3, 4 и так далее, что некоторые и делают. Большая же часть легионеров находится в Марокко, Сирии и Тонкине на постах, о которых я говорил выше. Жизнь на постах тяжела, безусловно. Это та же тюрьма, с той только разницей, что заключенные в ней могут быть окружены, отрезаны и даже убиты в какой-нибудь атаке против поста. Очень опасно в Марокко и Сирии. В Сирии было более-менее хорошо до 1925 года, то есть до восстания. В Тонкине же для легионера самая хорошая обстановка.[498] Тихая жизнь, более хорошее положение и жалованье, чем в других колониях, даже для солдат. Туда попадают обыкновенно легионеры, пробывшие 5 лет в Марокко и 2 года в Сирии. Срок службы в Тонкине — 2 года. А вот тебе портрет легионера.[499] Легионер — никем не уважаемый человек в гарнизоне при мирной обстановке, но носимый на руках там, где ведутся бои или есть большая вероятность их начала — в Марокко, Сирии, Тонкине. Пьяница, скандалист, ничего не боящийся, не признающий ни Бога, ни черта, тяготящийся жизнью и не боящийся смерти. Поступает в Легион потому, что иначе жить не может,[500] преследуемый полицией, или ищущий «сильных ощущений», или — по глупости и так далее. Страшный сброд народов, характеров, нравов, обычаев. И странно: все как-то более-менее уживаются…» Данный источник является письмом сержанта- легионера Кроленко Воеводину от 19 октября 1923 г. Этот документ, как было указано выше в письмах сержанта Белокурова, был переправлен им Воеводину по просьбе самого Кроленко. Из всех документов письма Кроленко являются исключениями, поскольку он защищает легионные порядки, и Белокуров сам пожелал показать на то, что кое у кого среди сержантов Легиона возникла «легионная болезнь» и что они, добившись здесь относительно высокого положения, уже не стремились выйти оттуда. Возможно еще, что письмо Кроленко было «заказным» со стороны легионного начальства. С другой стороны, очевидно, что далеко не все, о чем говорит Кроленко, является преувеличением. Хранится этот документ в ГА РФ. Ф.5837. Оп.1. Д.149. Лл.9-11. «Сегодня получил высланный Вами номер журнала «Студенческие годы» и спешу выразить мою глубокую признательность. Я с готовностью подпишусь на Ваш журнал, но предварительно был бы Вам благодарен, если бы Вы сообщили мне стоимость подписки во франках. Несмотря на сравнительно небольшое количество свободного времени, которое бывает в моем распоряжении днем, я все же успел просмотреть журнал и невольно остановился на очерке в «Студенческой жизни», относящемся к Иностранному легиону. Находясь здесь уже 3 года, побывав за это время в самых различных местах его расположения в Африке, то есть в Алжире, Сахаре и теперь — в Марокко, я могу спокойно утверждать, что теперь Легион знаю детально. И вот эта-то уверенность позволяет мне высказать мою критику этого очерка. Пусть я буду даже краток, но, право, хочу сказать, из среды легионеров не раз уже показывались корреспонденты об их тяжкой доле. К счастью, число их было невелико. Но что некоторые слова, много наговаривающие об этой доле, об этом регулярно необходимо информировать находящихся за границей русских об их положении, особенно различных организаций и комиссий беженцев, о состоянии и условиях жизни в центрах их сосредоточения, которых нужно информировать и информировать. Есть такая черта и русского беженца, и черта, надо сказать, странная. «Помогите мне, помогите, какой я несчастный!» — говорит он в своей массе. Но, к своему несчастью, он очень часто допускал и допускает такие грубые ошибки в своих жалобах, показывает такую ограниченность и неосведомленность, что даже и действительно жалость берет. Возьмем, для примера, Вашего корреспондента, ибо он наговорил столько, что, выражаясь русскими словами, «уши вянут». Сам он, очевидно, пребывает благополучно в нормальных условиях.[501] Ибо было бы странным, с его стороны, не прислать Вам для публикации снимок его местонахождения. Как он говорит, что находится тут уже давно, мог достать немало описаний окрестностей города, но каких описаний! Чтобы попасть на дальний юг Северной Африки, нужно сделать немалое количество километров, а в описании не прослеживается название многих населенных пунктов. Таким образом, создается впечатление, что там данный корреспондент не был… Но все это пустяки, мне хотелось лишь показать только более наглядно степень поверхностности полученных Вами данных. Нет слов, в некоторых пунктах есть известная доля правды, но вообще… Разобрать в одном письме все выставленные положения едва ли возможно, хотя бы и в таком объемистом, каким обещает быть мое. Быть может, впоследствии я попытаюсь сделать это полнее. Если, конечно, Вы желаете этого, то я сейчас же возьму лист и все изложу. Надо сказать, что в этом очерке больше всего в глаза бросаются цифры, а ведь это больше всего производит впечатление. Вы пишете, на основании Вашего корреспондента, то есть частных сведений, что русских в Легионе до 15 тысяч человек. Я беру на себя смелость утверждать, на основании официальных французских источников, что наше число не превышает здесь 4500–5000. Обстановка мешает мне много распространяться по поводу описаний Легиона вообще и службы в нем, в частности. Я ведь в настоящее время нахожусь в самом центре операций против марокканцев и особыми удобствами не пользуюсь. Скоро мы вернемся в нашу базу, и оттуда я смогу поговорить подробнее о тех боях, которые были у Вас описаны. Действительно, такое нужно нарочно придумывать или быть слепым, чтобы не видеть действительности. Об этом подробно после, а сейчас спешу осветить один вопрос, который этого требует настоятельно, а именно, потери Легиона убитыми и раненными. Сколько родных в среде русских беженцев, знающих о нахождении своих членов семьи в Легионе, да и просто их знакомых, с ужасом читают слова: «В одном только бою, длившемся 2 суток, убито и ранено около 200 русских…» Сколько же тогда должно было погибнуть из среды состоящих в Легионе войск? Ведь если в войсковой группе находятся 7–8 батальонов пехоты, Легион из них дает лишь 2–3 батальона, а в последних количество русских редко достигает десятой части от общего числа легионеров.[502] Я нахожусь в походе с самого начала, то есть с апреля месяца. Ни на минуту я не покидал службы, принимая участие во всех операциях. У нас не было ни одного боя, давшего такое количество потерь, хотя не раз бывало весьма круто. Кроме нас, операции проводят еще 3 войсковые группы, и 2 из них имели действительно упорный бой, давший много потерь. Очевидно, речь шла о нем — это бой 24 июля при взятии Эль-Мерс. Но я, хоть и достаточно находился в курсе положения, все-таки что-то не слыхал о таких колоссальных потерях, ибо, исходя из числа «200» и данной выше пропорции, из числа легионеров должно было бы выбыть не меньше 1500. А в Марокко, если потери доходят до 200–300 человек, бой считается необычайно упорным, что бывает редко. «Является ли эта война отголоском триумфа Кемаля-паши или «священной войной»?» Такое заявление может заставить лишь улыбнуться. Эти дикари-арабы, которые следят за европейскими событиями! Что может быть более странным? Да вряд ли среди них и слыхали о существовании турецкого вождя. В Марокко ведь не война, как это принято понимать, а походы для уничтожения разбойничьих гнезд,
Вы читаете Иностранный легион
