не испытывает в связи со смертью фру Юлленстедт особенного горя; заметь, кстати, он всегда называет ее фру Юлленстедт, а не тетя Беата! Тем не менее — и это самое удивительное! — смерть ее, когда он находит ее мертвой, производит на него такое сильное впечатление! Ева Идберг сказала нам, как он мертвенно побледнел, упал на стул и чуть было, по ее словам, не потерял сознания. Даже если она преувеличивает, есть все основания полагать, что он был глубоко потрясен. Чем?
Министр присвистнул:
— Ты хочешь сказать, это было убийство, совершенное из милосердия? Возможно! Кристер знал, что Беата проживет всего несколько месяцев и что они будут для нее мучительными. Может, она сама попросила его об этом?.. Мне показалось, он свободнее и легче заговорил о ней после того, как сказал, что теперь она избавлена от боли. Ты это тоже заметил? Но зачем он сказал нам, что знал о ее болезни? Правда, это все равно выплыло бы на свет божий и стало бы известно от ее врача в городе или как-то иначе. А потом, когда он опять пришел к ней на этот раз уже с Евой Идберг, он вдруг понял, что наделал и чего это будет стоить ему самому. Тут у него и происходит нервный срыв.
— Нет, — сказал я, — вряд ли дело происходило именно так. Врачу, хочешь не хочешь, приходится становиться свидетелем страданий и мук, со временем он привыкает к ним. И потом, его и Беату не связывали тесные отношения. Его реакция объясняется другим.
— Чем же?
— Может, — пробормотал я, — может, он увидел в саду не просто тень? Вспомни, он — один из лучших стрелков страны! «Твердая рука и зоркий глаз», — ты сам говорил. Я считаю: он хорошо рассмотрел человека или узнал его или ее по характерным движениям, возможно, по походке. Когда он затем обнаружил мертвую Беату, он тут же понял, кого видел несколько минут назад. Нервный срыв произошел с ним не оттого, что он обнаружил убитую, нет, он открыл для себя в этот момент, что знакомый, которого он только что видел, — убийца!
Губернатор обихаживал лопатой садовую дорожку. Работал он весьма оригинальным и бессистемным образом. Воткнув лезвие лопаты в травяную кочку, он нацеплял свое долговязое туловище на ее черенок и, сощурившись, устремлял свой взор вперед, словно выискивая вдали объект следующей атаки, что было совершенно излишне, поскольку стоял он в самой чаще разросшихся на дорожке травяных джунглей. Наметив следующую цель, он снимал туловище с лопаты, проходил несколько шагов вперед и снова принимался за работу. Естественно, садовая дорожка под его рукой постепенно приобретала вид сильно драной кошачьей шкуры.
Поприветствовав нас, губернатор с явным вздохом облегчения отбросил лопату.
— Пойдемте в дом, выпьем чашку чая! Сигне вам очень обрадуется, вот увидите... ей сегодня немного не по себе.
И Сигне в самом деле обрадовалась. Маленькая круглая дама обняла Министра, дружески похлопала меня по руке, а потом усадила нас в плетеные кресла на веранде, велев сидеть тихо и не суетиться, пока она не накроет стол к чаю.
Когда мы напились и наелись до такой степени, что при всем желании не смогли бы предаваться чревоугодию дальше, и Сигне, допросив нас с пристрастием, дважды удостоверилась в этом, она наконец оставила хозяйские хлопоты, извлекла вязание и дала волю переполнявшим ее чувствам.
— Я ужасно расстроена. Бедная тетя Беата! Сколько раз я говорила ей, что не стоит одной в ее возрасте жить в отдельном доме! Сколько раз просила ее поставить в доме телефон! Нет, она упрямилась, как все старики: что поделаешь, они хотят жить так, как жили всегда! — Сигне остановилась и чисто машинально попыталась угостить нас печеньем с пряностями, которое, по ее словам, «только лежит и сохнет». Министр, в общем-то отличающийся редким добродушием (когда его не одолевает детективная лихорадка) и никогда не изменяющим ему хорошим аппетитом, легко дал уговорить себя. Я вспомнил тем временем, что Сигне — здешняя, она выросла в крестьянской семье на Линдо. Они с Магнусом играли здесь еще в детстве и, наверное, помнили Беату с ранних лет.
Я тут же спросил ее об этом.
— Да, конечно. Мы с Магнусом помним Беату с той самой поры. Беата часто приходила в дом родителей Магнуса, и все мы, деревенские дети, знали, кто она такая и что она замужем за знаменитым писателем. Мы, конечно, считали ее старухой уже тогда, хотя в то время ей вряд ли было больше сорока. И немного побаивались ее, она всегда была такая строгая и серьезная, во всяком случае, такой она нам казалась. Так вот, потом мы выросли, я и Магнус поженились, а когда его родители умерли, стали проводить здесь каждое лето и поближе узнали ее. Это была во всех отношениях яркая личность, и характера у нее было больше, чем у ее знаменитого мужа, который характеры только выдумывал. Конечно, у нее имелись свои очень твердые взгляды на воспитание, стиль поведения, чувство ответственности и прочее, что сейчас считается старомодным. Честно говоря, мы ее не только уважали, но и немного побаивались, мы с Магнусом до сих пор считаем, что она... Правда со временем, по мере того как мы становились старше и, так сказать, догоняли ее по взрослости, она становилась понятней и ближе, и мы полюбили ее.
Сигне взглянула поверх вязанья и смущенно улыбнулась.
— Я сижу тут, разболталась, но вы, адъюнкт, наверное, этого не знали, а мне так полезно выговориться! Теперь вы понимаете, что я почувствовала, когда Ева Идберг позвонила мне вчера вечером и сказала о случившемся. Я сидела дома и вязала кофточку для внучки, на следующей неделе ей исполнится пять лет. От работы я отрывалась только один раз, когда ходила до шоссе и обратно прогуляться и глотнуть немного свежего воздуха. А Магнус, конечно, пропадал весь вечер, он, как обычно, рыбачил, — и она с бесконечной нежностью улыбнулась, кинув взгляд на своего губернатора. — Слава богу, он ничего не поймал, кроме маленького окунька, которого тут же выбросил обратно в воду, иначе ума не приложу, что бы я с ним делала.
— Ты преувеличиваешь. Я не пропадал весь вечер, — запротестовал Магнус. — Я ушел в половине седьмого и к девяти вернулся.
— Ты видел кого-нибудь?.. — Министр явно потерял способность четко формулировать свои мысли, но его поняли:
— Ни души. Я прошел тропинкой мимо пристани и дальше, ты же знаешь эти места, до Птичьего мыса. Там я обычно стою с удочкой, но вчера не клевало.
— Потом мы позвонили Барбру. Бедняжка, она еще ни о чем не знала и совсем потеряла голову! Но у меня создалось впечатление, что какие-то предчувствия у нее были: первые же ее слова звучали так напряженно и искусственно, она едва не срывалась на крик.
— Какие у нее могли быть предчувствия? — возразил Магнус. — Она, естественно, разволновалась и сильно огорчилась из-за того, как бестактно поступила с ней тетя, когда была здесь в последний раз.
— Да, да, Беата потребовала обратно свой запасной ключ! Почему, как вам кажется, она это сделала?
— Мы знаем только то, что слышали все. Отдельно с нами она об этом не говорила. Хотя мы с Магнусом, конечно, обсудили эту тему, когда остались одни. И сошлись на том, что последнее время Беата вела себя странно. Она как будто стала более подозрительной, более мнительной... Особенно я заметила это, когда была у нее в последний раз, это было в пятницу, за день до того, как случилось это ужасное. Да, да, все последнее время ее больше всех посещала я, у Магнуса свои занятия: рыбалка, сад и все прочее...
Я мысленно представил себе окунька, взглянул на запущенный сад и решил, что занятия Магнуса дают чертовски небольшую отдачу. О том же, по-видимому, подумал и он и покраснел.
— Входная дверь была, как обычно, заперта, хотя я пришла к ней примерно в полдень. Раньше она всегда кричала: «Да, да, я иду!» — как только слышала стук в дверь, хотя это и занимало иногда порядочно времени: она слышала все хуже и с трудом поднималась с кресла. Но в тот раз, в пятницу, она сказала, что откроет дверь только тогда, когда убедится, кто я такая. Мне пришлось долго стоять и кричать, прежде чем она узнала мой голос, подошла и открыла. Видимо, у нее были какие-то причины не доверять визитерам. Возможно, она заподозрила в чем-то даже Барбру, поэтому она, наверное, и потребовала, чтобы, та вернула ей ключ. Но все это только мои догадки, она ничего мне не говорила, а я ни о чем ее не
