Прошло почти полгода с того дня, как Морис появился в Кенигсберге.
Однажды теплым и тихим майским вечером Морис сидел на полюбившейся ему скамейке у стены замка. В двадцати шагах от Мориса бесшумно текла река, зашедшее солнце золотило края сгустившихся на горизонте облаков, желтыми и красными всполохами загорались стекла в окнах домов и кресты на куполах церквей. В воздухе была разлита спокойная тишина, в которой, как в реке, купался затихший город. Было еще светло, по булыжникам набережной изредка глухо погромыхивали экипажи и звонко цокали подковы лошадей.
Морис сидел на скамейке, ощущая спиной приятное тепло нагретой за день каменной стены замка и бездумно любуясь игрой последних лучей солнца, как вдруг неподалеку от него раздались быстрые тяжелые шаги и из-за куста сирени вынырнул человек. Это был Петер, один из матросов с «Амстердама».
— Морис, — волнуясь произнес Петер, — на «Амстердаме» русский офицер с двумя солдатами! Офицер заходил в каюту к старику Рейсдалю и показывал ему казенную бумагу, подписанную каким-то важным чином. После этого они прошли в твою каюту и перерыли там все на свете: кажется, русские что-то искали, но ничего не нашли. Офицер приказал никого из команды не отпускать на берег, но к старику Франсу прибежал его внук с корзиной провизии, и капитан незаметно сунул в корзинку мальчишке записку. Смышленый малый прочитал ее и одним духом примчался в «Акулью пасть». Там вместе со мной сидело несколько наших парней. Мы мигом сообразили, что нам делать, и разбежались в разные стороны искать тебя. — Петер перевел дух, затем лукаво посмотрел на Беньовского: — Сознайся, ты что-нибудь натворил? Чего ради русские заявились к нам на корабль, а?
— Хотел бы я знать! — ответил Морис. — Послушай, — добавил он, — а что, если я поближе к ночи зайду к старику Рейсдалю домой? Ведь не заставят же его русские ночевать на корабле. А ты иди на «Амстердам» и шепни капитану, чтоб он подождал меня у себя дома.
— Неплохо придумано, Морис, — ответил Петер. — Ну что ж, пожалуй, я побегу. Три фута воды тебе под килем! — И Петер исчез так же быстро, как появился.
Морис дождался наступления темноты и, низко надвинув на глаза шляпу, вышел на набережную. УЗКИМИ тесными переулками Старого города он пробрался к берегу Замкового пруда и вскоре оказался у дверей капитанского дома.
Рейсдаль ждал его в дальней комнате, сидя у окна, завешенного шторой.
— Благополучно добрался, а? — спросил капитан. — Никто не наступал тебе на пятки?
— Как будто бы никто, — ответил Морис.
Рейсдаль встал, подошел к тяжелому буфету, наполненному глазурованными глиняными кувшинами, тарелками, чашками, и вынул оттуда зеленый стеклянный штоф и две таких же рюмки.
Капитан сел и жестом пригласил Мориса к столу.
— Судя по всему, — начал он, — русские сочли тебя за шпиона короля Фридриха. Офицер расспрашивал меня о тебе, о твоих занятиях и твоих друзьях, будто я святой дух и должен знать даже то, о чем ты думаешь. Я отвечал, что это какая-то ерунда, что я могу за тебя поручиться. И, сдается мне, русский офицер поверил моим словам. Но с ним был какой-то белобрысый немец, судя по всему — переводчик. Он, сдается мне, неправильно переводил офицеру мои ответы, он еще лез из кожи вон, чтобы доказать, будто я вру. Чего только не навыдумывал этот белоглазый, чтоб сбить меня с толку! Но, сдается мне, ничего у белоглазого не вышло. Не так-то просто, сынок, запутать или запугать старого Франса Рейсдаля, а? Был, правда, момент, когда я подумал: «Ну, Франс, отправишься ты вместе с Морисом в тартарары». Но все обошлось. Русский офицер долго и сердито говорил о чем-то белобрысому, пока у того по бледной роже не пошли красные пятна. А потом меня отпустили домой, настрого запретив кому-нибудь говорить хоть что- нибудь из всего этого дела. Я ушел, а они так и остались на корабле, поджидая тебя. Вот какие дела, сынок. Не знаю, что тебе и присоветовать, а?
Морис тоже не знал, что предпринять.
«Почему русские хотят арестовать меня? — думал он, но ответить на вопрос не мог. — Скорее всего, братцы как-нибудь дознались, где я, и русских известили о том, что в их владениях скрывается бывший австрийский офицер, разыскиваемый венской полицией. Что меня может ждать в этом случае? Арест. Высылка под конвоем в Вену, суд и тюрьма… Неволя и бесчестье…»
Морис встал.
— Я пойду, капитан. Спасибо вам за все.
Рейсдаль бросился к нему, просил задержаться до утра, подумать как следует: может быть, стоит пойти к русскому коменданту, рассказать ему все, доказать свою невиновность… И вдруг Рейсдаль как-то сразу осекся, ссутулился и, шаркая парусиновыми домашними туфлями, ушел в соседнюю комнату.
Оттуда он вернулся, держа в руках синий бархатный конверт и маленький кожаный мешочек.
Морис взял конверт, достал оттуда рекомендательное письмо Лаудона и порвал его на мелкие части. Затем засунул конверт во внутренний карман куртки и подошел к старому Франсу.
— Спасибо, капитан Рейсдаль. Я никогда не забуду вашей доброты, — проговорил Морис и положил тяжелый кожаный мешочек на край стола. Потом крепко обнял капитана, неловко ткнулся носом в жесткую седую щеку старика и выбежал за порог.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
повествующая о встрече двух старых знакомых, во время которой один не узнал другого, а также знакомящая читателя с судебным приговором, пока что первым в этой истории
— Вахмистр, попросите господ офицеров ко мне. Всем остальным прикажите спешиться.
— Слушаюсь! — рявкнул рыжеусый, багроволицый вахмистр и, вздыбив коня, круто повернулся. — Господам офицерам, — заорал он, — к пану генералу! Всех просим — с коней долой!
Разбрызгивая холодную апрельскую грязь, дюжина офицеров поскакала к генералу.
Морис сидел, нахохлившись, закутавшись в сырой от дождя плащ, и даже не обернулся, когда услышал, как один за другим приближаются к нему его офицеры: он промок, озяб, сильно ныла простреленная в сражении нога, болела голова и единственным его желанием было скорее добраться до постели, снять тяжелую намокшую амуницию и упасть на кровать.
Когда офицеры тесным кольцом собрались вокруг него, Морис сказал:
— Мы пробудем в этой деревне неделю. Дайте людям отдохнуть и привести себя в порядок. Я остановлюсь в корчме. До утра без особой надобности прошу меня не беспокоить, — и, тронув повод, медленно поехал к стоявшему на перекрестке дорог двухэтажному трактиру…
Морис тяжело сошел с коня, молча передал повод ординарцу и, сильнее, чем обычно, хромая, пошел к крыльцу трактира. На нижней ступеньке крыльца, низко кланяясь, стоял чернобородый трактирщик. Рядом с ним, держа поднос с хлебом-солью, стояла его жена, дородная, рослая женщина в нарядном сарафане и ярком, цветастом платке.
Морис взял у нее хлеб, поцеловал хозяйку в щеки и взглянул на улыбающегося трактирщика.
— Открыл все-таки заезжий двор? — усмехнувшись, спросил Морис. — А коней ковать не разучился? — И, забыв про усталость и хворь, весело рассмеялся, хлопнув трактирщика по плечу.
Трактирщик, ничего не понимая, поднялся вслед за паном генералом в горницу и только в горнице, набравшись смелости, спросил:
— Пан генерал когда-нибудь бывали здесь раньше?
Морис ответил:
— Бывали, бывали. Вели, однако, постелить постель да принести чарку водки с перцем, — и вслед за хозяйкой пошел на второй этаж в отведенную ему комнату.
Утром трактирщик принес в комнату Мориса штоф водки, тарелку моченых яблок, румяный пшеничный хлеб и жареную курицу. Поставив снедь на стол, он уже собирался выйти из комнаты, как вдруг пан генерал сказал ему:
— Садись за стол!
Трактирщик неловко присел к столу, с любопытством вглядываясь в лицо генерала.
Морис поставил перед собой рюмку, поданную ему перед сном, трактирщику поставил вторую, только что принесенную.
— Ну что, дружище, так и не узнал? — лукаво улыбаясь, спросил Морис.
— Не узнал, пан генерал, ваше высокопревосходительство, — смущенно ответил трактирщик.
— Ну вот, а еще хотел меня у себя подольше в подмастерьях оставить, — рассмеялся Беньовский.
