более глядишь, тем гуще мрак.
Поглядел Тимоша ещё раз в горницу, а на полу шесть девок ли, баб ли с восемью мужиками лежат. И от подобного срама закрыл Тимофей глаза крепко и стал о том только думать, как бы не слышно домой сбежать, однако сделать того не успел: раскрылась дверь и вошел в Горницу Леонтий Степанович босой, в одних исподних портах, зябко держась левою рукой за правое плечо, а правой — за левое. Оглядел всех, и заметил, что Тимоша открыл глаза, приложил перст к губам — молчи-де. А сам, юрко нырнув в соседнюю спаленку, вынес оттуда горящую свечу и, зажав от смеха рукою рот, поставил свечу ближнему спящему мужику к самой бороде. Раздался слабый треск, запахло паленой шерстью, мужик замычал, ещё не просыпаясь, дурашливо замахал руками, и — вдруг — вскочил, заревел — чисто медведь, на коего пал пчелиный рой.
Леонтий Степанович, тихо повизгивая, привалился к дверному стояку.
Тимоша хохотал до боли в животе. Жёнки, сев, кто где лежал, от смеха плакали. Обгоревший мужик метнулся из горницы вон — мыть лицо водой и скрываться подальше от всеконечного срама: кто не знает, что борода в честь, а усы и у кошки есть? А тут — истинно — принес свою бороду на посмешище городу.
Понемногу все отсмеялись. Леонтий Степанович незаметно исчез. Вышел в горницу в боярской одежде: в польском зеленом кунтуше, на перстах кольца, на ногах сафьяновые сапожки.
К выходу его два отрока неслышно переменили на столе все. Поставили квас, хлеб, редьку с маслом, пирог с капустой, морошку — ягоду, сбитень свежий.
Бабы, не сев к столу, из горницы тихо вышли. Мужики смирно сели на лавки, ели молча, робко взглядывая на хозяина.
Хозяин сидел скучный, ел-пил мало. Вскоре махнул рукой — подите прочь. Все неслышно пошли к двери. Когда уже были у порога, Леонтий Степанович сказал скучно:
— Ввечеру, Тимошка, к темноте, у меня будь.
И снова стоял Тимоша у знакомых уже ворот и думал, что предстоит ещё одна знатная гульба и попойка. Однако, когда вошел в дом, понял — не туда повел его холоп с пистолью. Миновав узкий коридор и отворив низкую железную дверь в стене, страж потоптался робко, покрестился, и сказал неожиданным, плачущим голосом:
— Спаси, богородице, и помилуй! Иди далее по лестнице сам-один. А как придешь на самый верх, ко двери малой, чти молитву и вступай в горницу бесстрашно. А я дале не пойду — лесенка мне узка.
Тимоша вступил во мрак и, касаясь руками и плечами стен, пошел по узкой, выложенной винтом, лестнице вверх. На последнем витке стало чуть светлее. Тимоша, поглядев вверх, увидел железный фонарь, висящий над дверью вышиною не более двадцати вершков, сделанной для дитяти или малого человечка — карлы.
Тимоша стукнул в дверцу, услышал голос слабый, далекий и, не разобрав, что сказано, согнувшись в три погибели, прополз через игрушечную дверцу в горницу.
Комнатка, в которой он оказался, была мала и сумеречна. Под ногами Тимоша почувствовал мягкий ковер, разогнувшись, увидел сквозь серый мрак стоящий поперек длинный стол, покрытый черным бархатом, а на столе единую малую свечу, воткнутую в шандал для семи свечей. За столом сидел Леонтий Степанович, желтый, маленький, в черной не то рясе, не то схиме, смотрел перед собою, не мигая. За спиной его висел коврик малый, изукрашенный серебряными звездами и изображениями разных тварей и предметов. Тимоша скользнул глазом по серебряным изображениям и увидел рака, козла, телка, а прочее не понял. Переведя же взгляд на стол, вздрогнул: рядом с шандалом белел на бархате человеческий череп — голый, страшный, а на другой стене в большой железной клетке сидела желтоглазая, кривоносая сова. Увидев все это, Тимоша побледнел лицом и сильно ослаб ногами. Леонтий Степанович, скосив глаза вбок, играл четками. Молчал.
— Садись, — тихо и ласково проговорил воевода и маленькой белой ладошкой указал место на лавке возле себя.
Тимоша, косясь на череп, обошел стол и робко присел на лавку.
— Ты, Тимофей, разговора своего не помнишь, а я помню. И по разговору твоему любо мне испытать тебя. И то, что ты вчера в горнице говаривал, то не я один — все холопы мои слышали. И если б довели на тебя, то стоять бы тебе, Тимофей, в московском застенке, на правеже, да не та у меня изба, чтоб кто- нибудь сор из неё хоть малой малостью выносил. И в том, Тимофей, твое спасение.
Леонтий Степанович помолчал немного, достал из-под лавки щипцы, снял со свечи нагар.
— Все, что ты вчера говаривал, вспоминать не стану. Однако главное скажу. Памятью да грамотой господь тебя не обошел, да не знаю — умён ли? А каково тебе впредь станется, то мы сегодня углядим: ждет ли тебя порфира царская, как ты вчера бахвалился, или же плаха, о чем пока ты не догадываешься.
Тимоша молчал, напуганный и пораженный: неужели то тайное, о чем лишь ночами самому себе грезилось, выпив дьявольского зелья, столь многим незнакомым людям враз рассказал?
Леонтий Степанович поглядел косо, поиграл чётками, сказал загадочно:
— В наше антихристово время все может быть. Может, и впрямь ты Шуйский царевич. Да ведь и у царевича судьба в божьих руках. А угадать судьбу твою вполне возможно, для того у знающих особая наука есть. И имя той науке — острологикус.
Леонтий Степанович взял с лавки книгу, переложил на стол. Не раскрывая, проговорил заученно:
— Остроломейское учение, или же острологикус, есть из наук величайшая. Наука сия по расположению светил определяет каждого смертного, будь то царь или же юрод. Как же можно, на ночное небо взирая, судьбу смертного предсказать?
Плещеев поднял палец в знак того, что Тимоша должен особенно внимательно слушать дальнейшие объяснения.
— Острологус прежде всего должен отыскать гороскоп. Что есть гороскоп? Гороскоп есть точка великого круга небесной сферы, по коей движется солнце и коя проходя по двенадцати созвездиям Зодиака, восходит в момент рождения человека. Точка сия есть важнейшая для всей судьбы рожденного, ибо все звезды, и Луна, и Солнце вокруг гороскопа располагаются и тем расположением острологусу о судьбе рожденного говорят ясно.
Небо от сей наиважнейшей точки делится на двенадцать кругов склонения или же домов. Наиглавнейший из них есть дом чинов, или середина неба, затем следуют дома дружбы, вражды, жизни, счастья, братьев, родственников, детей, здоровья, брака, веры и смерти.
Сии дома составляют небесную фигуру, в коей по расположению светил острологус предрекает судьбу. Однако, кроме домов и светил, надобно знать и знаки Зодиака, коих также двенадцать.
Плещеев повернулся на лавке и ткнул пальцем в коврик. Снова помолчал немного.
— Далее я обучу тебя, как читать скрытое от непосвященных и ты будешь ловцом человеков, ибо ничто от тебя не будет сокрыто и тайное станет явным. Скажу тебе, что каждая планета покровительствует кому-либо. Солнце светило царей, бояр и начальных людей, Луна — царица ночи и её покровительство находят кабатчики, ростовщики, скоморохи и тати. Марс светит палачам, лекарям, коновалам, воинам — всем, кто проливает кровь. Меркурий — есть планета филозофов, острологусов и прочих ученых людей. Юпитер светит поселянам, Сатурн — старцам, монахам, больным и слабым.
Потом, когда ты узришь все домы и светила на небе и будешь читать небесные знаки, как литеры в книгах, я расскажу тебе и многое другое, столь дивное, что все сказки перед сим померкнут.
Однако с самого начала ты должен знать, что наука сия попами и властью объявлена ведовской и за острологикус людей кидают в застенок, какого бы звания они ни были. Правда, я и в Москве знаю людей добрых и даже бояр, кои острологикус ведают, но ежели кто из них по чьему-нибудь навету попадает к катам, то иные, хотя и вызволить своего товарища пытаются, однако открыто сего никогда не делают, ибо за собственную шкуру всяк человек более всего опасается.
Плещеев вздохнул печально, видно вспомнил нечто невеселое.
— А теперь надобно мне знать, когда ты, Тимофей, родился?
— Рожден я в месяце июне 7125 года, — ответил Тимоша.
Плещеев ударил рукой по столу, воскликнул громко:
