Тихо было вокруг и безлюдно. Не вскрикивали петухи, спали собаки. И только ночные сторожа с разных сторон выкрикивали свое «Слушай!»
И вдруг Овсей услышал слабый треск и вслед за тем увидел высокий желтый всполох огня, взметнувшийся над одной из изб. Это было столь неожиданно, что Овсей вначале подумал: «Привиделось что ли?» Но тотчас же над крышей вновь взлетели языки пламени. На этот раз уже два — желтый и красный. Тихо постояли в недвижном воздухе, а потом сплелись друг с другом и метнулись над крышей, будто молодайка в новом сарафане впляс пошла.
Тут-то Овсей и ударил в доску изо всей мочи, и, не помня себя заорал:
— Караул! Горим!
Что было потом, помнил он плохо. Бежали какие-то люди, неодетые, сонные. Простоволосые бабы в исподних холщовых рубахах передавали по цепочке ведра от двух ближних колодезей. Мужики с баграми метались вокруг горящей избы, как черти в аду возле грешника, норовя покрепче зацепиться крюком да посильнее дёрнуть. Другие мужики окатывали водой соседние избы, валили заборы, чтобы огонь по доскам не перебежал в соседние дворы.
Когда изба рухнула и огонь лениво заплескался на куче обгорелых бревен и досок, появился объезжий голова Митяй Коростин.
— Кто видел, как изба занялась? — спрашивал Митяй грозно, но видоков не оказывалось: отговаривались тем, что де спали и выбежали на пожар после многих других.
Пришлось говорить Овсею, упирая на то, что если бы не спохватился он, Овсей, сразу — выгорела бы вся улица.
Спрошенные Митяем соседи погорельца ответствовали одно и то же: жил де в избе, что ныне сгорела, Тимошка Демьянов сын Анкудинов, приказа Новой Четверти подьячий, с жёнкой своей Наташкой, да с двумя малолетками Ванькой да Глашкой, а отчего изба загорелась того де они, соседи, не ведают.
Объезжий голова соседских мужиков по избам не отпустил. Велел горелые брёвна по одному раскатать, водой пепелище залить и после того всем сказал приходить в Земский приказ к думному дворянину Никите Наумовичу Беглецову. А Овсею наказал быть в том приказе ранее других, ибо с него, Овсея, начнут государевы служилые люди розыск: как на Варварке в ночь с 21 на 22 июня 7151 года учинился пожар и кто в том пожаре виновен.
После этого и Овсей, и Митяй, и мужики разошлись по домам. На душе у всех скребли кошки: черт-те что могут придумать государевы служилые люди. Ладно еще, что не сгорел никто — по бревнышку раскатали избу, сгоревших, слава Богу, не оказалось.
Думный дворянин Никита Наумович Беглецов проснулся от шума. Шум был невелик: за дверью опочивальни негромко спорили двое. Беглецов сразу же узнал голос одного из спорящих — холопа своего Петрушки, голос второго был также ему знаком, однако вспомнить — кто это — Никита Наумович не смог.
— Спит ещё Никита Наумович, — говорил холоп.
— Нешто я не понимаю, известно: вся Москва ещё спит. Да я потому и приехал, что дело у меня безотложное, скорое дело.
— Погоди немного, он и проснётся.
— Да никак не могу я ждать, пойми, пожалуй, Пётра.
— И ты, пожалуй, пойми — не могу я тебя к Никите Наумовичу допустить.
Беглецов вздохнул, сполз с пуховика, надел на шею четки янтарные литовские, натянул халат бухарский, ватный, кизилбашские туфли юфтяные и вышел из опочивальни.
С Петрушкой спорил Коростин Митяй — объезжий голова с Варварки. Беглецов поджал губы, сморщился недовольно. Митяй, увидев хозяина, шагнул навстречу, забыв поздороваться, проговорил быстро:
— Беда, Никита Наумович. На Варварке изба сгорела. Новой Четверти подьячего Анкудинова Тимофея Демьянова.
— Одна изба? — быстро спросил Беглецов, ещё не понимая, что заставило Коростина заявиться к нему домой чуть ли не среди ночи.
— Изба-то одна, да хозяин-то её не простой человек. Я и подумал — не грех бы мне тебя, Никита Наумович, упредить.
— А я чаю уже не улица ли сгорела?
— Слава Богу, одна изба и люди все живы, Никита Наумович. Я на пожар поспел, пепелище велел водой залить, оглядел все со тщанием — никто не погиб, и соседние домы все целы. И послухам велел быть в Приказе с утра вдруг занадобятся.
— Ладно, Митяй, ступай. Будешь надобен — пошлю за тобой. Да узнай про то, где теперь Анкудинов Тимофей и, узнав, о пожаре его расспроси.
Досыпать Беглецов не стал. Постоял у окна, подумал, сказал про себя: «Ай да Митяй, умная голова, спасибо, что упредил». И возвратившись в спальню, стал быстро одеваться — сердцем чуял — надо было не мешкая известить о случившемся начальника Земского приказа, думного же дворянина Наумова Василия Петровича.
Василий Петрович Наумов сидел в Земском девятый год. Из них семь лет вместе с Никитой Беглецовым. Служба в Земском приказе была не в пример другим службам тягостнее и беспокойнее. Ведал сей приказ всей Москвой и чтобы где в столице ни случилось — татъба ли, разбой ли, пожар ли, или иное какое лихо — за все про все перед боярами и государем был в ответе Земский приказ. Кроме того, с московских тяглых людишек должны были государевы служилые люди исправно взимать налоги и по всем тяжбам вершить справедливый суд, а буде надо — и расправу.
Однако бог лес не уравнял, а паче того — человеков. И потому каждое дело надо было вершить с умом и с оглядкой. Мешкать было нельзя, а уж спешить — тем более. Паче же всего следовало оберегаться поступков и решений, кои по судейскому недомыслию могли задеть людей сильных и родовитых. И потому редко когда государевы думные дворяне или дьяки какое-либо дело решали враз и единолично — мужики и посадские худые людишки в сей счет не шли — их делишки решал любой подьячий, и долго не волокитил.
В то утро, 22 июня 1643 года от Рождества Христова, Василий Петрович стоял в моленной, поверяя себя Господу. Тихо и благолепно было на душе у Василия Петровича, когда вышел он из моленной в горницу и увидел сидящего у окна Никиту Наумовича.
«Да, в Земском служить — не в Панихидном», — подумал Василий Петрович, сразу же догадавшись, что какие-то неприятные дела привели в неурочный час его помощника.
Беглецов встал, пожал протянутую ему руку. Наумов вопросительно на Беглецова глядел, ждал.
— Дело к тебе, Василий Петрович.
— Говори.
— Тимофея Демьянова Анкудинова изба сгорела. Митяй Коростин на пожаре был, всё сделал гораздо. При пожаре никого в избе не было, то и дивно. Изба пуста, и вдруг под утро, как бы сама по себе горит.
— Почему думаешь — сама по себе?
— Решёточный прикащик Своей Ручьёв видел, как первый сполох из избы над крышей взлетел. Коли бы её кто снаружи поджигал — не так бы она занялась.
— А зачем Тимофею собственную избу жечь?
— То нам и надобно выведать, Василий Петрович.
Наумов задумался. Постучал пальцами по краю стола.
— То ты добре сделал, Никита Наумович, что дело это до меня довел. Тут хорошо подумать надобно. Помню я, как приехал Анкудинов на Москву жил он немалое время у Ивана Исаковича Патрикеева. А Патрикеев — сам знаешь благодетелю нашему Степану Матвеевичу Проестову первый друг. Так что дело это надо делать без всякой зацепки.
А про Тимошку сегодня же узнай все доподлинно: где он сам и где жёнка его с детишками обретаются и по какой причине изба у них загорелась?
