углу, постельное белье. Она выдвигала и задвигала ящики комода, чего-то ища, и вдруг засмеялась: она увидела мамины кофточки. Мать столько лет верит, что она их продает, а все они уже давно превратились в пыльные тряпки.
«Вы помните, помните, фрекен Кайя?»
Его смех, его веселый смех...
Она лежала в темноте, но не могла уснуть. Она слышала каждый звук в доме. Кто-то отворял и затворял двери. Она слышала, как стучали по водосточной трубе,— это официанты со свадьбы вызывали из мансард служанок. Кто-то спустился по черной лестнице. Хлопнула дверь во двор. В мансардах жизнь не умолкала.
Фрекен Кайя долго лежала неподвижно в темноте, потом она приподнялась в постели и, опершись головой о руку, стала прислушиваться: внизу разъезжались последние гости.
Обитательницы ванной комнаты на третьем этаже тоже не спали. Ие в белой ночной рубашке забралась на подоконник. Эти вечные свадьбы очень возбуждали сестриц Сундбю. Фрекен Лисси долго глядела вниз на пр'азднично освещенный з'ал... Потом тихо легла рядом с уже задремавшей Эмми.
Картежники тоже разошлись. Каттруп, сидя на краю кровати,, подсчитывал выигрыш. Что ж, хватит на кофе и на три партии в биллиард.
Грентофт еще сидел в комнате у капитана, которого встретил на лестнице.
Капитан Иенсен был добрым приятелем его брата и пригласил его к себе выпить стаканчик грога. Они болтали о том, о сем, потом разговор зашел о пансионе.
— Да,—сказал Грентофт, пристально глядя на лампу.— Поверите ли, фрекен Кайя была когда-то в самом деле очень хорошенькая... И у нее был такой прелестный голос,—добавил он, не отрывая глаз от лампы.
Капитан с удивлением посмотрел на южноамериканца, решив, что тот шутит.
V
В пансионе утро уже началось. Евгения, вооружившись щетками и тряпками, прошла через столовую. Она громыхала стульями, не обращая внимания на Арне, спящего на диване. Евгения была не из тех, кто считается с другими, особенно по утрам.
Она не закрывала за собой ни одной двери и со стуком распахнула окна в гостиной. Арне Оули встал и как неприкаянный бродил по комнате, пока Евгения выгребала золу из остывшей печи, рассыпая ее по всему полу.
Фрекен Кайя стояла на кухне, пытаясь сладить с керосинкой, которая упорно коптила.
Никто не проронил ни слова.
Евгения сбросила простыни с дивана на пол и вдруг, стоя, задремала. Впрочем, ее тут же разбудил крик: «Евгения!» Фрекен Кайя внесла керосинку в столовую.
Появилась фру Гессинг — теперь уже хлопали двери и в коридоре,— она отправлялась на'свою ежедневную утреннюю прогулку. На ней был серый халат и огромный чепец а ля Шарлотта Кордэ, чтобы скрыть папильотки.
Надевая пальто, она с преувеличенной любезностью спросила Арне Оули, хорошо ли он спал.
— Здесь неудобно, валик слишком жесткий,— продолжала она тем же тоном,— но вы всегда так добры.
Вероятно, она ждала, что в разговор вступит фрекен Кайя, но та молча ходила взад-вперед.
Вдруг в гостиную вошел писатель, господин Феддер-сен, в полном параде, даже при трости с серебряным набалдашником, и попросил пришить ему пуговку к перчатке.
— Бог ты мой, господин Феддерсен, в такую рань вы уже на ногах! — воскликнула фру Гессинг, затрепыхавшись, словно старая курица, услышавшая кукареканье петуха.
Господин Феддерсен пробурчал в ответ что-то не очень вразумительное, вроде: надо, мол, заботиться о своем здоровье.
Впрочем, за господином Феддерсеном эта странность водилась: периодически на него нападала охота гулять ни свет ни заря, когда весь пансион еще спал, но эта страсть к ранним прогулкам никогда не длилась больше недели-другой.
Наконец злосчастная пуговица была пришита, и писатель торопливо удалился, а фру Гессинг, притаившись за занавеской, проследила, куда он направился. Ну конечно же, в парк Эрстед — она в этом нисколько не сомневалась!
Тем временем ожил и третий этаж. Из приоткрытых дверей высовывались головы — постояльцы просили принести воды. В пансионе вообще всегда не хватало воды, словно ее покупали за деньги. Дверь в комнату Каттрупа была настежь открыта, но он, нимало не смущаясь ни этим обстоятельством, ни шумом вокруг, с довольным видом нежился в постели.
Спорку понадобилось мыло, и он протянул в щель приоткрытой двери своей комнаты длинную голую руку.
Фру фон Кассэ и сестрицы Сундбю вышли пить чай: у всех троих шеи были обмотаны платками.
Фрекен Кайя разливала чай и подавала завтрак. Как тень, скользила она в полутьме у буфета под аккомпанемент ежедневно повторяющейся жалобы фру фон Кассэ на то, что ей по ночам дует из окна и что она чувствует холод даже под периной.
— Да,—только и сказала Кайя из своей полутьмы.
Отворилась дверь спальни, и вышла фру Кант, радостная, как птица, вылетевшая из гнезда. По своему обыкновению, она тут же начала что-то рассказывать и непринужденно болтать,— ей ведь всегда снятся самые невероятные сны.
— А мне снились яйца,— сказала Лисси.
Эмми видела во сне, что она рвет розы на могиле родителей.
— Кайя, ты вечно все забываешь! Налей фру Кассэ вторую чашку чаю! — с упреком сказала фру Кант.
— Да, мама, сейчас,— сказала Кайя и принесла чай.
Сестрицы все еще обсуждали свои сны. С третьего
этажа кто-то громко позвал хозяйку, и Кайя поднялась наверх. Кухня была заставлена ведрами с грязной мыльной водой и старыми башмаками и туфлями, которые Евгения собиралась чистить. В углу стояла видавшая виды, истертая метла. Дверь в чулан, где жил Спорк, тоже была распахнута.
Спарре снова закричал, на этот раз требуя, чтобы подали сапоги. И фрекен Кайя схватила их и понесла наверх.
Каттруп вышел на кухню в фуфайке и кальсонах, чтобы почистить там свой черный костюм. Присутствие Кайи не остановило его. Все жильцы третьего этажа вообще относились к ней как к существу среднего рода.
Фрекен Кайя обходила комнаты, открывала окна, стелила постели. Потом она услышала, как заскрипела дверь у Грентофта, и он вышел в коридор. Она стояла в комнате Каттрупа и хотела было захлопнуть дверь, но не успела: он увидел ее и вошел.
— Доброе утро, фрекен Кайя,— сказал Грентофт и пожал ее холодные шершавые руки.
— Доброе утро.
Он огляделся. Кровать еще не была постелена, на сосновом столе лежала кипа потрепанных книг, тонкие мятые занавески шевелились от ветра.
— Настоящая студенческая берлога,— сказал он.
— Да,— ответила Кайя. И, разом собравшись с духом, она торопливо высказала то, о чем все время думала, что решила, пока хлопотала в утренних сумерках среди всех этих чужих людей:
— Вы не должны здесь оставаться, это не для вас. Вам надо... жить лучше...
Грентофт спросил, но без всякого убеждения, потому что ночью и утром он тоже думал о том, что невозможно привести сюда жену:
— А здесь разве нехорошо?
— О да... пришлось так снизить уровень... конкуренция слишком велика... Это не жилье для приезжих,-— сказала она и отвернулась.
