библиотеку, Лео.
— Будет сделано, милостивый государь.
Лорд снова целует Верене руку.
— Извини, мы на несколько минут, милая. Оливер тебя развлечет.
И мне:
— Мне очень жаль, но, вы знаете, дела идут уже не так, как прежде. Приходится следить за ними. Пойдемте, Энрико!
Выпрямившись, скорым шагом Энрико следует за ним. Он тоже вдруг почти протрезвел. Да, раз уж речь идет о деньгах! Дверь захлопывается. Мы с Вереной одни. Смотрим друг на друга.
— Слава тебе, Господи, — говорит она.
— За что?
— За то, что оставил нас наедине, хотя бы на несколько минут!
Верена сидит на кушетке у камина, я — в кресле. Теперь она придвигается ближе, я снова чувствую запах ландышей, аромат ее кожи.
— Они могут в любую секунду вернуться…
— Сейчас они говорят об акциях. Это всегда надолго. — Ее глаза! Ее глаза! Я еще никогда не видел таких глаз. Лицо Верены совсем близко от моего; наши лица освещает колышущийся огонь в камине, она шепчет: — Я порвала, Оливер…
— Порвала?
— С Энрико.
— Что?
Хрипловатый голос. Ее близость. Аромат ландышей.
— Помогла тебе пилюля?
— Да. Спасибо. Очень.
— Он пытается напоить тебя. Энрико тоже. Он циник. Он заметил, что с Энрико все кончено…
— А он вообще знал об этом?
— Нет. Но чувствовал. Теперь ему любопытно, что будет дальше. Никогда не напивайся в его присутствии. В следующий раз я дам тебе упаковку этих пилюль.
— Ты… ты сказала Энрико, что все кончено?
— Да.
— Но почему?
— Потому что я его больше не люблю.
— Ты ведь его никогда не любила!
— Нет, но он в это верил. Потому и не мог ничего есть сегодня вечером. Раненое мужское тщеславие — что может быть хуже?
Верена сидит так близко, что я хочу обнять ее, прижать к себе, поцеловать. И не решаюсь.
— Я больше не хочу обманывать. Я слишком стара для этого.
— Ты же обманываешь мужа! Постоянно!
— Я живу за его счет. Он кормит Эвелин и меня. Мне приходится его обманывать.
Ну и разговор! Я начинаю смеяться. Что это? Шампанское? Страх?
— Забавно, не правда ли? Знаешь, почему я на самом деле сказала Энрико, что все кончено?
— Почему?
— Потому что ты мне очень нравишься.
Я молчу.
— Я немного сумасшедшая, тебе это известно. Теперь я схожу с ума по тебе. Я хочу тебя заполучить.
Я молчу.
— Так может говорить только шлюха, верно? Ну, я и есть шлюха! Я тебе все равно нужна?
— Я люблю тебя.
— Перестань молоть вздор! Я говорю не о любви. Я говорю о другом, что имеет с любовью много общего! — она щелкает пальцами. — Любовь? Любовь — только слово! Я не хочу любви! Я хочу тебя! Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я киваю.
— Я вообще не могу любить. Так что любви у нас никогда не получится. Не может получиться. Не должно получиться. Нам следует быть очень осторожными. Он не должен заметить что-либо. Иначе он вышвырнет нас с Эвелин из дома, и нам придется идти туда, откуда пришли. А там плохо…
Ее голос срывается, она опускает голову. Я глажу ее прохладные руки.
— Мы будем осторожны, да?
— Да. Надо, чтобы он никогда не смог что-либо доказать, Предоставь все мне. Он никогда не сможет что-либо доказать. Я знаю его. Он производит впечатление сверхчеловека, верно?
— Да.
— У него тоже есть слабости. Я все их знаю. Он не сверхчеловек, поверь мне. Не бывает сверхлюдей. Я жила как… прости! Но я знаю мужчин. Теперь меня не проведешь. Потому я больше и не полюблю мужчину. Однако это не значит, что мне мужчины не нужны.
Все-таки шлюха? Ну и что с того? Мне-то какое дело?
— Ясно это?
— Совершенно ясно.
И, конечно, любовь возникает!
— Лучше прими сама пилюлю.
— Да, ты прав.
Она опускает руку в карман платья, проглатывает лекарство и залпом допивает бокал. Теперь у нее блестят глаза.
— Мне следует стыдиться, не так ли?
— Почему?
— На двенадцать лет старше тебя. Точно шлюха.
— Ни слова больше!
— Боже, как ты сердито смотришь!
— Ты не шлюха!
— Нет! А как ты назовешь то, чем я являюсь, скажи на милость?
— Оставим это!
— Ладно, оставим. Знаешь, я чувствую себя молодой женщиной, когда мы вместе.
— Ты и есть молодая женщина!
— Да, тридцати трех лет.
— Ну и?
— Не было бы никакого «ну и», если бы тебе не шел двадцать второй год. Все это дурдом! Но я уже ничего не могу изменить. Я хочу тебя заполучить. И постоянно думаю лишь об этом. Знаешь, когда это началось?
— Когда?
— Когда ты сказал в клинике: «Ты — все, что у меня на свете есть, все, во что я верю, и все, что люблю». Это свело меня с ума! Ведь еще ни один мужчина не говорил мне такого!
Ее лицо приближается к моему, ее губы оказываются совсем рядом. Вот я уже чувствую ее дыхание, когда она говорит.
— Завтра в три часа в башне?
— В три.
— Поцелуй меня.
Я вижу глубокий вырез платья, лицо с полузакрытыми, словно у кошки, глазами. Большой рот, прямо перед моим. Сейчас мне плевать на все. Я протягиваю руки, чтобы поцеловать ее, и вдруг слышу шорох. Мы отстраняемся друг от друга. Господин Лео, улыбаясь, входит в гостиную с кофейным сервизом на подносе.
