одну.
— Мы не сможем встречаться здесь каждый день. — Неожиданно она начинает нервничать. — Сколько времени?
— Без четверти три.
— У нас нет времени.
— Есть.
— Ты должен идти в школу.
— Только не волнуйся так. Сейчас будет сдвоенный урок латинского языка. У идиота. У нас с тобой все время мира.
— Нет. Это совсем не так, и ты знаешь.
— Да, Верена.
— У меня для тебя подарок. Посмотри. Он лежит в кухне на столе.
Я иду в соседнее крохотное помещение и слышу, как она включает радио. На кухонном столе лежит молоток, а рядом — разбитая на пять частей маленькая пластинка, с этикеткой, на которой написано:
«LOVE IS JUST A WORD». FROM THE ORIGINAL SOUNDTRACK OF «AIMEZ-VOUS BRAHMS?»[45]
Любовь — только слово.
Она разбила свою любимую пластинку. Пластинку, текст которой — ее философия любви. Или был этой философией?
Радио заиграло громче. Я слушаю печальную и вместе с тем мужественную музыку. Медленно возвращаюсь в комнату. Верена стоит рядом с радио.
— Прекрасный подарок?
— Самый лучший. Но…
— Но?
— У тебя больше нет любимой песни.
— У нас обоих. Мы найдем новую.
— Мне не нужна никакая песня. Мне нужна ты.
— Скажи это еще раз. Пожалуйста.
— Мне нужна ты.
— Такая сумасшедшая?
— Такая сумасшедшая.
— В этой хижине? Всегда лишь на несколько часов? Хотя ты и знаешь, что мне всегда придется возвращаться к нему? И что у нас нет надежды?
— Ты разбила пластинку потому, что сама не веришь в то, что надежда есть?
— «This has been the „Warsaw Concerto“. Ladies and Gentlemen, you will now hear „Holiday in Paris“, played by the Philadelphia Philarmonic Orchestra under the direction of Eugene Ormandy…»[46]
Глава 4
Мы лежим рядом на широкой тахте. Светятся красные спирали электрической печки. Тихо играет музыка. Горят и оплавляются свечи. Голова Верены покоится на моей руке, ее волосы рассыпаны по моей груди. Мы курим. Одну сигарету на двоих.
Сегодня мы здесь в первый раз. Мы будем приходить сюда часто. Мы будем называть старую хижину «наш дом», хотя она и принадлежит чужим людям.
Наш дом.
Мы так счастливы в нем. Первый раз в жизни у нас обоих есть домашний очаг, свой угол. У меня никогда не было ни домашнего очага, ни своего утла. Я сказал об этом Верене. Она отвечает:
— И у меня тоже, Оливер. Ни у моих родителей, ни во всех моих квартирах, ни на всех наших виллах.
Нигде.
Сейчас он нас греет. Пахнет плесенью, наступает зима, скоро пойдет снег. И никто не знает, что может произойти, может быть, уже завтра. Мы съежились и спрятались, оконные ставни закрыты, мы слушаем тихо звучащую музыку и шепчемся друг с другом, чтобы нас никто не услышал. Мы так счастливы в этой убогой хижине…
Верена плотно прижимается ко мне, и я натягиваю одеяло на наши голые плечи.
— Почему ты разбила пластинку?
Она не отвечает.
— Верена?
— Дай мне пепельницу, пожалуйста.
— Верена!
— Ты хочешь услышать, что я разбила ее потому, что люблю тебя.
— Нет. Да. Конечно! Если бы ты так сказала… Нет, не говори этого! Это было бы неправдой.
— Откуда ты это знаешь?
— Иначе ты сказала бы это. Это не может быть правдой. Почему ты разбила пластинку?
— Чтобы доставить тебе радость. Нет.
— Что нет?
— Это тоже не послужило причиной. Я разбила ее еще вчера, когда убиралась здесь. Я заводила ее вновь и вновь, пока наводила порядок. Потом я взяла молоток.
— Почему?
Она выпускает дым через ноздри.
— Почему, Верена?
Так тихо, что я едва различаю, она говорит:
— Я хочу… Мне хотелось бы очень-очень…
— Что?
— Изменить свою жизнь.
Я забираю из ее пальцев сигарету, и мы молчим. Начинается дождь. Я слышу, как капли падают на кровлю из ребристого железа.
— Оливер…
— Да?
— Ты когда-то спросил меня, откуда я взялась…
— Да, и ты буквально рассвирепела. Ты сказала, что это меня не касается.
— Хочешь послушать это сейчас?
— Да. Ты разбила пластинку. Настало время.
Дождь.
Тихая музыка.
Гудение электрической печки.
Наш домашний очаг.
Верена рассказывает…
Я слушаю…
Глава 5
