изделиями. Выставляю на стенд для обозрения несколько кусков листового стеклопластика, короткие трубы разного сечения. Пишу к ним этикетки. Сейчас сяду за сводный график, надо сделать так, чтобы осталось внести в него только новые испытания.
Но где же он? Вчера я над ним не работала. Позавчера положила его в свой ящик — под дневник. Там его нет. Вытаскиваю все из ящика на стол: графика нет. Перебираю все по листку — нет. Говорю себе: «Спокойно!» — перекладываю все с правой стороны стола на левую. Нет! Может, затащила его вчера с дневником в механическую? Бегу к Вале. Нет, она не видела. Неужели пропала работа нескольких дней?
На меня находит какое-то отупение — сижу, уставившись в стену. Ничего не вижу, ни о чем не думаю. Потом замечаю табель-календарь, смотрю на него, и вдруг до меня доходит, что пятница 13 декабря — это сегодня. Еще вчера у меня было ощущение: вот начался декабрь, — а тут пожалуйста — середина месяца и через две недели сдавать отчет. Успею ли я за эти четырнадцать дней… нет, за двенадцать, нет, даже за одиннадцать, закончить испытания в механической и электролаборатории, обобщить результаты, составить новый сводный график, написать отчет…
Я сижу, опустив руки, вместо того чтобы искать график, и думаю, что не могу успеть…
Вдруг мне на плечо ложится рука, и Люся черная, наклонившись ко мне, спрашивает:
— Где ты, Буратинка? Потерялась? Или что потеряла?
Люся? Как хорошо! Я чуть прикасаюсь к ее руке щекой. Все она понимает. Я действительно потерялась. Потерялась в туче дел и забот — институтских, домашних.
— Я потеряла сводный график результатов всех испытаний, такую таблицу. — Я показываю руками, какая она большая. — Все перетрясла, не понимаю…
— А это не она? — спрашивает Люся, прикоснувшись к белому листу, который лежит посредине стола.
Я беру лист, он раскрывается и превращается в мой график. Меня разбирает смех, я просто трясусь от смеха, закрываю рот руками, чтобы не было слышно, и смеюсь до слез. Смеюсь и не могу перестать. Люся хватает меня за руку, тащит в коридор, встряхивает и говорит:
— Перестань, сейчас же перестань!
Я стою, прижавшись спиной к стене, слезы текут у меня по щекам, и тихо постанываю от смеха.
— Оля, ты псих, — говорит Люся, — поздравляю, у тебя истерика!
— Сама ты псих, — отвечаю я ей ласково и прерывисто вздыхаю. — Истерика — это теперь не модно, теперь короче — стресс. И бьет наотмашь. А я просто смеюсь. У меня очень смешная жизнь. Одно за другим: не успеваешь ни на чем задержаться. Какой-то коктейль из мыслей и чувств. Нет, я не псих… А у тебя вон какие ямы под глазами. Ты что, опять не спишь? Вот ты и есть настоящий псих.
— Я-то давно псих. Но я старше тебя на шесть лет, и у меня дома, ты знаешь, всегда нервы… А ты держись: ты молодая, ты здоровая, у тебя чудесный муж. — Она стискивает мои руки своими худыми пальцами, мне больно от ее длинных ногтей, но я терплю. Она глядит остро прямо мне в зрачки, как будто гипнотизирует. — Ты умница, ты способная, ты полна сил… Ладно, — Люся отпускает мои руки, — давай закурим. Ах да, ты не… — Она сжимает зубами сигарету, щелкает зажигалкой и затягивается. — А зря — помогает. Впрочем, не стоит связываться. Ну так: в перерыв мы с тобой идем в магазин, по дороге ты мне все расскажешь.
Мы идем по улице, я рассказываю про трудности с механической и Валей, про разговор с шефом, про Гулькин живот, про срок окончания испытаний — боюсь не успеть.
Люся слушает, кивает головой, то суживает глаза, то раскрывает их широко и говорит: «да-да-да…» или бросает певучее «да-а-а?». Мне от этого уже становится легче. Несколько минут мы молчим.
— Буратинка, ты помнишь, тебя интересовало, кто придумал наш стеклопластик? Я обещала сказать тебе.
— Да, рассказать «преглупую историю».
— Точно. Это даже не история, а просто анекдот. Коротенький. Идея была моя, я сама подарила ее Якову. Не потому, что я такая богатая. А потому, что была беременна. И уже совсем решила родить второго… Не подумай, что Сурен меня допек. Сама решила. Маркуше так лучше. Работать потом я долго бы не могла. Я знала. Пусть, думаю, без меня делают. И подарила.
— Ну и?..
— Что?
— А ребенок? Что же случилось?
— Ничего. Испугалась в последнюю минуту. Сделала аборт. Как всегда, втайне от Сурена.
— Как — «втайне»?
— Так, «еду в командировку» на пять-шесть дней…
Я нахожу Люсину руку и не выпускаю ее. Так мы шагаем рядом. Шагаем и молчим.
В магазинах, где толчея и спешка сегодня больше обычного, мы нагружаем дополна четыре сумки и в три часа отправляемся в обратный путь. Я тащу довольно бодро, а Люся просто переламывается под своей ношей. Вдруг навстречу Шурочка:
— А я решила на подмогу.
Прошу ее взять сумку у Люси, Люся — у меня. Наконец ставим Шуру посредине и несем четыре сумки втроем. Приходится спуститься с тротуара, каждую минуту мы останавливаемся — пропустить машину.
— Девочки, примите нас в долю! — кричат нам двое встречных парней.
— У нас свои мальчики, — отвечаю я. Мне весело оттого, что день солнечный, что мы перегородили всем дорогу, оттого, что нас трое…
Оттого, что я не одна.
Приходим, и тут же появляется Люся беленькая с подсчетами «больных дней». Я, конечно, на первом месте, как и думала. По больничным и справкам у меня пропущено семьдесят восемь дней, почти треть рабочего времени. И все из-за ребят. Все списывают свои цифры, значит, все видят, что у кого. Не пойму, почему мне так неловко. Даже стыдно. Я как-то сжимаюсь, избегаю смотреть на всех. Почему это так? Я ведь ни в чем не виновата.
— Вы заполнили анкеты? — спрашивает Люська. — Дайте посмотреть, как вы считали время…
Но мы так же не знаем, как подсчитать время — на что сколько его идет. «Мамашеньки» совещаются. Решаем, что надо обязательно указать время на дорогу, — все мы живем по новостройкам, на дорогу тратим в день около трех часов. «Занятия с детьми» никому не удается выделить — мы «занимаемся» с ними меж другими делами. Как говорит Шура: «Мы с Сережкой весь вечер на кухне, он за день наскучается, так и не отходит от меня».
— Так как же писать про детей? — недоумевает Люся беленькая.
— Какую же неделю подсчитать — вообще или конкретно эту? — спрашивает Шура.
— Любую, — отвечает Люся черная, — разве не все они одинаковы?
— А я не каждую неделю хожу в кино. — У Люськи новые затруднения.
— Что голову ломать, — говорю я, — я беру эту неделю. Неделя как неделя.
Глупый вопрос, заключаем мы. Разве можно подсчитать время на домашние дела, даже если ходить всю неделю с секундомером в руках?.. Люся Маркорян предлагает указать общее время, что остается от рабочего дня и дороги, а потом перечислить, что на это время приходится. Мы удивлены — оказывается, для дома у нас есть от сорока восьми до пятидесяти трех часов в неделю. Почему же их не хватает? Почему столько несделанного тянется за нами из недели в неделю? Кто знает?
Кто действительно знает, сколько времени требует то, что называется «семейная жизнь»? И что это такое вообще?
Если составить словарь, то сколько же войдет в него слов, необходимых для обрисовки семейной жизни. Он начнется с буквы «А» — «аборт» — и пойдет множеством слов через весь алфавит: «болезнь», «верность», «дети», «деньги», «кухня», «любовь», «материнство», «мы», «нервы», «неверность», «обида», «очередь». Да на одну только букву «П» сколько! — «пеленки», «перебранка», «пироги», «покупки», «постель», «постирушка», «поцелуй»… А в конце «эгоизм», «юмор», и закончится местоимением «Я». Да, да — «я» ведь тоже составное семьи наравне с «мы» и «ты»…
Я беру свою анкету домой, Люся черная тоже. Надо еще успеть до конца дня провернуть разные
